Толпа любопытных стояла несколько поодаль от таверны, но все взоры с напряженным вниманием были обращены на нее. Все ждали зрелища.
Оба участника дуэли стояли около таверны, на противоположных ее концах. Как тот, так и другой смотрел в упор на дверь, в которую должен был войти, с тем, может быть, чтобы никогда не вернуться. Каждый из них сжимал в руке револьвер.
Чей-то звучный голос крикнул:
— Звони!
Раздался громкий удар колокола. Этот звук, обычно возвещавший радость, созывавший народ для участия в свадебных торжествах, на этот раз призывал к смертельному бою.
Звон продолжался недолго. Колокол сделал не больше двадцати колебаний. Дальше в нем уже не было необходимости. Исчезновение противников за дверью таверны, резкий треск разрядившихся револьверов, дребезжанье разбитого стекла остановили звонаря.
При первом же звуке колокола оба противника вошли в таверну.
Раздались первые выстрелы. Комната наполнилась дымом. Оба противника продолжали стоять, хотя оба были ранены. Их кровь струилась на пол.
Следующий выстрел был одновременным с обеих сторон, но он был сделан наугад — мешал дым. Затем послышались один выстрел за другим. И вдруг наступила полнейшая тишина.
Убили ли они друг друга? По вновь долетевшим звукам можно было судить, что оба живы. Перерыв произошел оттого, что противники пытались найти друг друга, напряженно всматриваясь сквозь завесу дыма. Ни тот, ни другой не двигался и не говорил, чтобы не выдать своего местонахождения.
Тишина закончилась двойным выстрелом, за которым последовал грохот двух тяжело упавших тел.
Затем послышался шум опрокинутых стульев.
И наконец еще выстрел — одиннадцатый.
Затаив дыхание, толпа с нетерпением ждала двенадцатого выстрела.
Вместо выстрела донесся человеческий голос. Говорил мустангер:
— Мой револьвер у вашего виска! У меня остался еще один заряд. Просите извинения — или вы умрете!
Теперь толпа поняла, что борьба близится к концу. Некоторые смельчаки заглянули в окно. Они увидели двух мужчин, распростертых на полу. Оба в окровавленной одежде, оба тяжело раненные. Один из раненых, в вельветовых брюках, опоясанный красным шарфом, наклонился над другим и, приставив револьвер к виску, грозил ему смертью.
Такова была картина, которую увидели зрители сквозь завесу сернистого дыма.
Тут же послышался и другой голос, голос Кольхауна. Тон его уже не был столь заносчив. Это был просто жалобный шепот:
— Довольно!.. Опустите револьвер… Я прошу извинения…
Глава XXII
ЗАГАДОЧНЫЙ ПОДАРОК
Дуэль для Техаса не диво. По истечении трех дней о ней уже перестают говорить, а через неделю даже и не вспоминают.
Уличные схватки — обычное явление. Они разыгрываются прямо на мостовой, часто со смертельным исходом для случайного прохожего.
Техасские законы заносят жертвы этого странного способа расправы в графу «несчастных случаев», и виновники не несут никакого наказания.
Тем не менее дуэль между Кассием Кольхауном и Морисом Джеральдом вызвала необычайный интерес. Несмотря на то что ни тот, ни другой не принадлежал к коренному населению сеттльмента, о их дуэли говорили в течение целых девяти дней. Неприятный, заносчивый характер капитана и безыскусственная простота и честность мустангера были всем хорошо известны. Неудивительно, что общественное мнение было вполне удовлетворено исходом этой дуэли.
Как переносил Кассий Кольхаун последствия дуэли, никто не знал. Его не видели больше в таверне, где он был завсегдатаем. Тяжелые ранения приковали его надолго к постели.
Несмотря на то что состояние здоровья Мориса не вызывало особых опасений, все же ему необходимо было лежать, и поэтому пришлось остаться в гостинице у Обердофера, где он занял скромную комнату. Уход за ним оставлял желать лучшего. Даже ореол победителя не изменил обычного небрежного отношения к нему со стороны хозяина таверны.
К счастью, с ним был Фелим, иначе бы ему пришлось совсем плохо.
— Святой Патрик! — вздыхал верный слуга. — Когда же мы наконец выберемся из этой конуры? Чистое безобразие! Ни поесть здесь как следует не дают, ни попить. Свиньи бы, наверно, отвернулись от того, чем тут нас кормят. И при этом — что бы вы думали! — этот проклятый Обердофер смеет еще говорить…
— Мне совершенно безразлично, что говорит Обердофер, но если ты не хочешь, чтобы он слышал, что говоришь ты, то умерь, пожалуйста, свой голос. Не забывай, что через эти перегородки все слышно.
— Чорт бы побрал перегородки! Чорт бы их сжег, если это ему нравится! Вам все равно, что он говорит о вас? И мне также, и пусть себе слышит, хуже не будет. Я все-таки расскажу — вам это нужно знать.
— Ну, говори. Что же он рассказывает?
— А вот что. Я слыхал — он это говорил одному посетителю, — что заставит вас заплатить не только за комнату, стол и стирку, но и за все разбитые бутылки, и зеркала, и другие вещи, которые вы разбили и разломали в ту ночь.
— Меня заставит заплатить?
— Да, вас одного, мистер Морис. И ни одного гроша он не возьмет с этого янки. Это ведь чорт знает что! Никто, кроме немца, не мог бы такое придумать. Если уж кому-нибудь и платить, то, во всяком случае, тому, кто заварил всю эту кашу, а не вам.
— А ты слышал, почему он хочет заставить за все платить меня?
— Он говорил, что вы попались ему в руки и что он не выпустит вас, пока вы все не заплатите.
— Ничего, он скоро увидит, что немножко ошибся. Пусть он лучше представит счет тому, кто прячется в кустах. Я согласен уплатить половину причиненного убытка, но не больше. Ты можешь ему это передать, если зайдет разговор. По правде сказать, не знаю, как я и это смогу сделать. Там, вероятно, много перебито и переломано. Мне помнится, что-то здорово дребезжало, когда мы дрались. Кажется, разбилось зеркало, или часы, или что-то в этом роде.
— Большое зеркало, мистер Морис, и часы. Говорят, что все это стоит двести долларов. Враки! Наверно, не больше половины.
— Даже если и так, то для меня это сейчас очень серьезная штука. Боюсь, Фелим, что тебе придется съездить на Аламо и достать оттуда все наши сокровища. Чтобы уплатить этот долг, мне придется расстаться со своими шпорами, серебряным бокалом и, быть может, с ружьем.
— Только не с ружьем, мистер Морис. Как же мы будем жить, если продадим его?
— Проживем. Лассо нам поможет.
— И, наверно, наша еда будет не хуже той, что подает старый Дуффер. У меня каждый раз болит живот, когда я здесь пообедаю.
В этот момент без всякого стука открылась дверь, и в комнату вошла служанка гостиницы. В руках у нее была плетеная корзинка.
— Ты что, Гертруда? — спросил Фелим.
— Это просил вам передать какой-то джентльмен, — ответила девушка, протягивая корзинку.
— Кто, Гертруда? Какой джентльмен?
