Штайнер внимательно посмотрел на него.
Кельнер оставил свой кадык в покое и начал скрести затылок. При этом он почесал себе и ноги, одну об другую, как собака.
— Лучше всего, конечно, был бы американец или англичанин, — задумчиво произнес он. — Но попробуй дождись, когда в Австрии умрет хоть один американец! А если это и случится, взять хотя бы несчастный случай, то попробуй доберись до его паспорта!
— Я думаю, что немецкий лучше, чем австрийский, — сказал Штайнер. — Его труднее проверить.
— Это верно. Но зато вы не получите разрешения на работу. Только вид на жительство. А с паспортом умершего австрийца вы можете работать в любой части Австрии.
— Пока не поймают.
— Да, конечно. Но кого ловят в Австрии? А если и ловят, то не того, кого нужно…
Штайнер не выдержал и рассмеялся.
— Именно «не тем» и можно оказаться. Это все равно опасно.
— Ай, бросьте, — произнес кельнер. — Если так говорить, то опасно и ковырять в носу.
— Правильно, но за это не сажают в тюрьму.
Кельнер начал массировать свой нос.
— Я советую, как лучше. Я уже опытен в таких делах. Умерший австриец — это самое реальное…
К десяти часам появились оба торговца паспортами. Вел переговоры один из них — быстрый человечек с птичьими глазками; другой — массивный и разжиревший — только сидел и молчал.
Тот, кто вел беседу, вытащил немецкий паспорт.
— Мы узнали от партнеров. Этот паспорт вы можете получить на свое собственное имя. Фамилию мы можем свести и проставить вашу. Мы можем изменить все, кроме места рождения, тут вам придется взять город Аугсбург, потому что здесь аугсбургская печать. Но паспорт будет стоить вам на двести шиллингов дороже. Ювелирная работа, ничего не поделаешь.
— Такой суммы у меня нет, — ответил Штайнер. — Кроме того, я не дорожу своим именем.
— Тогда возьмите его таким, как он есть. Мы заменим только фотографию. Печать, которая проходит по фото, мы сделаем вам бесплатно.
— Это меня не устраивает. Я хочу работать. С этим паспортом я не получу разрешения на работу.
Говоривший пожал плечами.
— Тогда остается только австрийский. Имея его, вы сможете здесь работать.
— А если запросят полицию, которая его выдала?
— Кому нужно ее запрашивать, если вы ничего не натворите?
— Триста шиллингов, — сказал Штайнер.
Мужчина отвернулся.
— У нас твердые цены, — оскорбленным тоном заявил он. — Пятьсот — и ни гроша меньше.
Штайнер не ответил.
— Если бы речь шла о немецком, еще можно было бы торговаться, они попадаются часто, но австрийский — редкая вещь. Зачем австрийцу паспорт? На родине он ему не нужен, ну а за границей он бывает довольно редко. И к тому же — валютный запрет. Пятьсот! Он стоит этих денег.
— Триста пятьдесят.
Говоривший оживился. — Триста пятьдесят я сам заплатил семье умершего. А сколько стоит работа, как вы думаете? А издержки? А комиссионные? Все это дорого, уважаемый! Заполучить паспорт, когда едва успели схоронить покойника! — о, за это вы должны расплачиваться звонкой монетой. Только наличные осушают слезы и заставляют забыть о скорби. Четыреста пятьдесят, так уж и быть, только потому, что вы нам нравитесь, но мы ничего на этом не выиграем.
Они сторговались на четырехстах. Штайнер вынул из кармана свою фотокарточку, — он уже успел сфотографироваться в автомате за один шиллинг. Оба ушли, захватив с собой карточку; через час они вернулись и принесли паспорт. Штайнер расплатился и сунул паспорт в карман.
— Желаю удачи, — сказал тот, который вел переговоры. — И еще одно замечание: когда кончится его срок, мы можем его продлить. Снять дату и проставить новую. Это очень просто. Единственная трудность — виза. Чем позднее она вам понадобится, тем лучше — тем дольше можно не исправлять дату.
— Вы же могли бы это сделать и сейчас, — сказал Штайнер.
Говоривший покачал головой.
— Для вас так будет лучше. У вас сейчас самый настоящий паспорт, который вы могли и найти. Сменить фото — не так страшно, хуже, если подделано что-либо в тексте. К тому же у вас впереди целый год. За это время многое может случиться.
— Будем надеяться…
— Разумеется, о наших делах — никому ни слова! Это в наших общих интересах. Послать к нам за помощью можете только абсолютно надежного человека. Дорогу вы знаете. Засим — доброго вечера!
— Доброго вечера.
— Strszecz miecze[4], — сказал другой, который до сих пор молчал.
— Он не говорит по-немецки, — ухмыльнулся первый, отвечая на взгляд Штайнера. — Но у него изумительная рука… для штемпелей. Конечно, строго между нами.
Штайнер отправился на вокзал. Он оставил в камере хранения свой рюкзак. Он выехал из пансиона накануне вечером. Ночь провел в сквере, на скамейке. Утром, в туалете вокзала, Штайнер сбрил усы, а потом сфотографировался. Какое-то первобытное удовлетворение наполнило его. Теперь он был рабочим Иоганном Губером, из Граца.
На улице он остановился. Нужно было урегулировать еще один вопрос из того времени, когда его звали Штайнером. Он закрылся в будке телефона-автомата и поискал в телефонной книге один номер.
— Леопольд Шефер, — пробормотал он. — Траутенаугассе, 27. — Это имя словно выжгли в его памяти.
Он отыскал номер и позвонил. К телефону подошла женщина.
— Полицейский Шефер дома? — спросил он.
— Да, я его сейчас позову.
— Не нужно, — быстро ответил Штайнер. — Говорят из полицейского управления на Элизабетпроменаде. В 12 часов состоится облава. Полицейский Шефер должен явиться без четверти двенадцать. Вы меня поняли?
— Да. Без четверти двенадцать.
— Хорошо. — Штайнер повесил трубку.
Траутенаугассе — маленькая тихая улочка с невзрачными домишками. Штайнер внимательно осмотрел дом
Полицейский Шефер вышел, торопясь, и чинно застучал каблуками по улице. Штайнер двинулся навстречу с таким расчетом, чтобы сойтись с ним на темном участке. Проходя мимо, он сильно толкнул его плечом.
Шефер пошатнулся.
— Вы что, напились? — зарычал он. — Не видите, что перед вами полицейский при исполнении служебных обязанностей!
— Нет, — ответил Штайнер. — Я вижу только жалкое собачье отродье! Собачье отродье! Понял?
На момент Шефер потерял дар речи.
— Послушайте, — наконец вымолвил он. — Вы сошли с ума. Вы за это поплатитесь! Живо в полицию!
Он попытался вытащить револьвер. Штайнер ногой ударил его по руке, мгновенно подскочил и ладонью стал хлестать его по щекам, по правой, по левой, снова по правой, — самое позорное оскорбление,
