ведь еще молодой человек. И если вы уж хотите обязательно иметь что-то громоздкое, то возьмите «деланей»; он красив и легко берет сто шестьдесят километров.
— «Деланей»? — Розенфельд презрительно засопел. — Свечи заливает каждую минуту… Вы это имели в виду?
— Ничего подобного не будет, если вы будете правильно ездить. Ягуар! Снаряд! Пьянит от одного лишь звука мотора! Ну, а если вы хотите вообще что-нибудь сказочное, то возьмите новый «супертальбо»! Сто восемьдесят километров! Играючи! И тогда у вас действительно будет машина!
Розенфельд завизжал от возмущения.
— «Тальбо»! Да, тогда у меня действительно будет машина!.. Такую я не возьму даже в подарок. Она так сложна, что сразу же сварится в уличном котле… Нет, Вазер, я верен «кадиллаку». — Он снова повернулся к витрине «Дженерал Моторс». — Вы только посмотрите, какое качество! Пять лет не нужно будет поднимать капота. Комфорт, дорогой Вазер, он только у американцев. Мотор покорный и бесшумный. Вы его вообще не замечаете!
— Но, послушайте! — вскипел Вазер. — Я как раз и хочу слышать шум мотора! Это же музыка, когда идет такая махина!
— В таком случае купите себе трактор! Он создаст вам еще больше грохоту!
Вазер уставился на Розенфельда.
— Послушайте, — сказал он тихо, но с трудом сдерживая себя, — я предлагаю вам компромисс. Возьмите «мерседес-компрессор»! Тяжелый и породистый! Согласны?
Розенфельд высокомерно махнул рукой.
— Не для меня! И не стоит стараться. «Кадиллак» или вообще ничего! — И он снова вперил взгляд в огромную элегантную машину, которая стояла на вращающемся диске и отливала черным блеском.
Вазер в отчаянии оглянулся и увидел Керна и Рут.
— Послушайте, Керн, обратился он к юноше, — если бы вам пришлось выбирать между «кадиллаком» и новым «тальбо», то что бы вы взяли? Наверняка «тальбо», не правда ли?
Розенфельд обернулся.
— Конечно, «кадиллак», в этом нет сомнения!
Керн усмехнулся.
— Я бы удовольствовался и маленьким «ситроеном».
— «Ситроеном»? — Оба автоэнтузиаста взглянули на него, как на паршивую овцу…
— Или велосипедом, — добавил Керн.
Оба специалиста обменялись быстрым взглядом.
— Ах, вот оно что! — наконец произнес Розенфельд, совершенно остыв. — Вы не разбираетесь в машинах, не так ли?
— Наверное, и в автоспорте — тоже? — добавил Вазер с неповторимым презрением. — Разумеется, существуют даже такие люди, которые коллекционируют марки!
— Вы попали в самую точку, — с улыбкой поддержал его Керн. — Я как раз этим и занимаюсь. Особенно негашеными…
— В таком случае просим нас извинить! — Розенфельд поднял воротник пиджака. — Пойдемте, Вазер, взглянем еще да новые модели «альфа-ромео» и «испано» на той стороне.
И оба, примиренные невежеством Керна, удалились в своих лоснящихся костюмах, чтобы поспорить о достоинствах гоночных автомобилей. У них было время — не имея денег, они могли не торопиться к ужину.
Керн с довольным видом посмотрел им вслед.
— Человек — это чудо, Рут! Правда?
Девушка рассмеялась.
Керн никак не мог найти работу. Он везде предлагал свои услуги, но нигде не мог устроиться даже за двадцать франков в день. Деньги, которые у них были, через две недели кончились. Рут удалось получить маленькую поддержку от еврейского комитета помощи, а Керну — от смешанного еврейско-христианского. В неделю они набирали около пятидесяти франков. Керн переговорил с хозяйкой отеля и выторговал за эту сумму, кроме комнат, право получать по утрам немного кофе с хлебом.
Он продал свое пальто, чемодан и все вещи, оставшиеся от Поцлоха. После этого они взялись за вещи Рут — кольцо ее матери, платья и тоненький золотой браслет. Они не очень горевали, что им пришлось расстаться с этими вещами. Они жили в Париже, и этого им было достаточно. Они надеялись на завтрашний день и чувствовали себя в безопасности. В городе, который в течение целого столетия впитывал в себя эмигрантов, господствовал дух терпимости. В нем можно было умереть с голода, но людей там преследовали только по мере необходимости.
В один из воскресных дней, после обеда, когда вход в Лувр был свободным, Марилл пригласил их отправиться туда.
— Зимой, чтобы убить время, вам обязательно нужно ходить куда-нибудь, — сказал он. — Голод, пристанище и время — постоянные проблемы эмигрантов, и они ничего не могут с ними поделать, потому что не имеют возможности работать. Голод и забота о ночлеге — это два смертельных врага, но с ними еще можно бороться, а время, уйма пустого бесполезного времени — это враг, который крадется тайком и пожирает их энергию. Ожидание утомляет, призрачный страх парализует волю. И если двое первых нападают на эмигрантов открыто, и они должны обороняться или погибнуть, то время подкрадывается незаметно и разрушает душу. Вы еще молоды, не просиживайте свое время в кафе, не жалуйтесь на трудности, будьте всегда бодрыми. И если порой вам будет тяжело, идите в большие парижские залы ожидания — в Лувр. Зимой он отапливается. Лучше изливать свою печаль перед картинами Делакруа, Рембрандта или Ван Гога, чем перед рюмкой водки или в окружении бессильной жалости и злости. Это говорю вам я, Марилл, который предпочитает сидеть перед рюмкой водки. Иначе я бы и не стал держать эту назидательную речь.
И они бродили по большой сокровищнице Лувра мимо столетий: мимо каменных королей Египта, богов Греции, императоров Рима, мимо вавилонских алтарей, персидских ковров и фламандских гобеленов, мимо картин великих мастеров — Рембрандта, Гойи, Греко, Леонардо, Дюрера. Бродили по бесконечным залам и коридорам, пока не добрались наконец до залов с картинами экспрессионистов.
Они уселись на один из диванов, стоявших посреди зала. На стенах блестели красками ландшафты Сезанна и Ван Гога, танцовщицы Дега, выполненные пастелью женские головки Ренуара и красочные сценки Мане. В зале было тихо, кроме них, там никого не было, и постепенно Керну и Рут стало казаться, будто они сидят в заколдованной башне, а картины — это окна в далекие миры, в сады благородных радостей жизни, в миры больших чувств, великих грез и полного душевного покоя, который живет по другую сторону произвола, страха и бесправия.
— Все они тоже были эмигрантами, — сказал Марилл. — Да, да, эмигрантами! Их гнали, высылали, изгоняли. Они часто голодали и оставались без крова. Многих из них современники игнорировали, многих оскорбляли, жили они в нищете и в нищете умирали, но взгляните, что они создали! Сокровища! Мировые шедевры! Это я и хотел вам показать.
Он снял очки и старательно их протер.
— Что оставляет самое большое впечатление на этих картинах? — спросил он у Рут.
— Мир, — не задумываясь, ответила девушка.
— Мир… Я думал, вы скажете: красота. Но вы тоже правы: мир сегодня — это красота. Особенно для нас. Ну, а ваше впечатление, Керн?
— Не знаю, — ответил тот. — Но мне почему-то хочется взять что-нибудь отсюда с собой и продать, чтобы мы могли жить.
— Вы — идеалист, — ответил Марилл.
Керн недоверчиво взглянул на него.
— Я говорю это серьезно, — добавил Марилл.
— Я знаю, что говорю глупости, но сейчас — зима, а я бы смог тогда купить пальто для Рут.
Керн и сам себе казался глупым, но он действительно сейчас не мог думать ни о чем другом. Все время он думал только об этом. К своему удивлению, он неожиданно почувствовал в своей ладони руку Рут.
