— Слишком поздно.
Прилавок — откидной. Он поднимает его, чтобы освободить проход, по-прежнему сжимая стальной хваткой.
Возражения по пути в подвал. Хромированный трон у стены, сияющий в блеске наведенных на него софитов. Мускулистые бедра, вырастающие из мужских плеч; ноги, согнутые в коленях. Между бедер — толстая шея, голова отрублена. Руки, привязанные к бокам, свободно свисают, подергивая пальцами.
— Это мистер Фамберс. Он вас, конечно, не видит. Голову пришлось убрать. Мешала. Но шея наполнена высокочувствительной протоплазмой. Если укусите или хотя бы грызнете ее зубами, установится мгновенный контакт. Просто наклонитесь и засуньте рот в шею.
Стальная рука ведет. Вещество внутри шеи напоминает размокший хлеб, слегка сернистый запах отдает репой.
— Засуньте язык. Только не подавитесь.
При первом же нажатии языком вещество внутри шеи начинает пульсировать, пузыриться и плескать вверх теплой жидкостью.
— Это всего-навсего кровь. Мне кажется, лучше вам здесь на время остаться.
— Нет, нет, нет, нет! — Она катается по полу в собственной рвоте.
— Нет, нет, нет! — Пытается вытереть с губ и лица кровь.
Вниз, вниз, вместе с кровью, рвотой и всем остальным, сквозь устеленный перьями пол. В душном кармане — лишь реповый смрад. Затем, задыхаясь, наполовину удавленная, она поднялась из-под низу и глубоко вдохнула свежий черный воздух, чувствуя дурноту после сна, не сомневаясь, что он повторится, и больше всего страшась мысли о том, что приказы, управляющие этим явлением, исходят извне — от другого разума. Это было невыносимо.
Том считал, что она рассуждает нелогично.
— Тебе приснился кошмар, и об этом, разумеется, нечего беспокоиться. Но навязчивая идея о том, что Секу или кто угодно управляет твоими снами, — чистая паранойя. Она совершенно ни на чем не основана. Неужели ты этого не понимаешь?
— Да, я понимаю, как это воспринимаешь ты.
— Я убежден, что теперь, когда ты все рассказала, это пройдет.
— А у меня такое чувство, что впредь я буду только об этом и думать.
Обратив внимание на керосиновую лампу, равномерно горевшую на полу между ними, Анита воскликнула:
— Она чересчур яркая, шумная и горячая.
— Не обращай внимания. Пустяки.
— Легко сказать.
— Ты же знаешь: если я убавлю свет, ничего не будет видно.
Через минуту она проговорила:
— Здешние овощи просто отвратительны. Не понимаю тебя. Ты рисуешь практически одну еду, но тебе все равно, что ты ешь.
— Что значит — все равно? Очень даже не все равно. Я не жалуюсь, если ты этого ожидаешь. Других овощей здесь нет — или тебе захотелось французских консервов? Зная тебя, сомневаюсь. Вообще удивительно, что им удается вырастить в песке хоть что-то.
Неожиданно в комнате появилась Джохара и объявила следующее блюдо.
— Я не слышал, как она поднялась, а ты?
Она фыркнула:
— Когда работает эта лампа, ты и слона бы не услышал.
— Да, но ты замечала, что даже без лампы в доме никогда не слышно шагов?
Она усмехнулась:
— Замечала — мягко сказано. И это меня тоже тревожит по ночам. Ночью я не слышу никаких звуков у себя в комнате. Там могла бы находиться куча народу, а я даже не знала бы.
Том промолчал, явно сосредоточившись на чем-то другом. Пару минут они посидели в тишине. Анита заговорила вновь задумчивым голосом:
— Том, ты когда-нибудь слышал о ржавом вязе?
Он выпрямился на стуле:
— Разумеется. Бабушка свято верила, что он помогает от горла. Его продавали в таблетках, вроде капель от кашля. Помню, как она расстроилась, когда их перестали выпускать. Сомневаюсь, что «Ржавый вяз» можно сегодня найти хоть в каком-нибудь виде.
Том украдкой взглянул на нее, заподозрив, что таким окольным путем она обдумывает содержание сна. Он помолчал.
Следующий ее вопрос показался ему комичным:
— Ведь заключенным добавляют в еду селитру?
— Раньше добавляли, но как сейчас — не знаю. Чем ты занимаешься — составляешь компендиум бесполезных знаний?
— Нет, просто интересуюсь.
Он разложил за спиной подушки и растянулся на них.
— Хочешь знать, кто, по моему мнению, Секу? — спросил он.
— Что значит — кто?
— Я имею в виду, кто он для тебя. Мне кажется, он — мама.
— Что?! — очень громко воскликнула она.
— Я серьезно. Я помню, как мама приходила и становилась в темноте у моей кровати — стояла, и все. А я всегда боялся, как бы она не догадалась, что я не сплю. Поэтому дышал ровно и лежал не шевелясь. Точно так же она стояла и у твоей кровати. Я слышал, как она заходит к тебе в комнату. Разве ты никогда не видела, что она неподвижно стоит у самой кровати?
— Не помню. Как такое вообще может прийти в голову — африканский негр в роли матери!
— Ты просто смотришь на это со стороны. Но я готов поспорить, что это сон о какой-то вине, а кто внушает нам чувство вины? Всегда и везде — мать.
— Я не фрейдистка, — сказала она. — Но если даже признать — хоть я не признаю этого ни на минуту, — что сон проистекает из чувства вины и что я помню маму с раннего детства, это абсолютно не объясняет, почему я так глубоко уверена, будто маму играет Секу. На этот счет у тебя нет теории?
— Есть, и весьма недурная. Просто между тем, что происходит во сне, и тем, что ты считаешь причиной этого сна, нет никакой связи. Когда будешь прокручивать сон в голове, попробуй вставить в него Секу, и посмотри на его реакцию.
— Я никогда не прокручиваю сон в голове. Мне и так тошно оттого, что он снится: не хватало еще анализировать его наяву.
— Что ж, я могу лишь сказать тебе, Нита, что он будет беспокоить тебя, пока ты не разберешь его по полочкам и внимательно не изучишь.
— Я извещу тебя, как только выясню, в чем виновата.
Все в городе знали мадам Массо. Они с мужем жили здесь еще при французах. Затем, после обретения независимости, когда мадам Массо не было и двадцати, ее муж умер, оставив ей фотостудию и практически больше ничего. В своей лаборатории она научилась проявлять и печатать фотографии. Монополия на подобные услуги оказалась не таким доходным делом, каким могла бы стать где-нибудь в другом месте, поскольку спрос был весьма невелик. Молодых людей с камерами в последнее время стало больше, и она не только проявляла и печатала, но и продавала пленку. Несколько молодых туземцев, живших в Европе, не раз пытались убедить ее торговать видеокассетами, но она объясняла, что у нее нет стартового капитала.
После смерти мсье Массо она недолго лелеяла мысль вернуться во Францию, но решила вскоре, что на самом деле этого не хочет. Жизнь в Монпелье была бы значительно дороже, да и нельзя поручиться, что она отыщет подходящее жилье с лишней комнатой, где можно устроить лабораторию.
