встреча заранее учтены и взвешены. Но он часто вспоминал о Божене, стремился ее видеть. Разве можно забыть подругу детства, чудесные дни, проведенные вместе, детские игры, огорчения и шалости?
— Куда ты идешь? — спросил Антонин, когда они свернули в боковую улицу.
Божена засмеялась.
— Туда же, куда и ты. К Морганеку.
Антонин удивленно поднял брови.
— Не понимаю.
— Сейчас поймешь.
Она сунула в руки Антонина зонт, раскрыла сумку и вынула из нее конверт.
— Теперь понял? — спросила Божена.
— Все еще нет, — ответил он и поднес конверт к глазам.
— Здесь удостоверение, которое обещал тебе отец. Документ сильный, но злоупотреблять им нельзя, — строго пояснила Божена.
Антонин торопливо сунул конверт в карман.
— Очень кстати… В роли Зейдлица в Праге появляться уже опасно.
Они прошли еще несколько шагов. Божена рассказала, что работает в клубе правительственных войск и почти все вечера у нее заняты. Антонин плохо вникал в ее слова, но чувствовал волнение, с которым она их произносила. И это волнение неосознанно, необъяснимо, передавалось ему. Он почувствовал, что не может, как раньше, непринужденно и легко говорить с Боженой, не задумываясь над своими словами. Он искал какие-то особенные, значительные слова и не находил их. И оба они замолчали.
Божена остановилась.
Впервые за годы их дружбы Антонин увидел прелесть ее глаз, больших и светлых, окаймленных темными ресницами. Никогда раньше он не вглядывался в них и даже не смог бы вспомнить, карие они или голубые. У Божены голубые глаза! Это длилось мгновение. Он первым отвел взгляд, не в силах скрыть своей радости, — видеть Божену, чувствовать, что она рядом с ним.
Голос Божены вернул ему самообладание.
— Мне пора возвращаться… — Она переложила сумку из одной руки в другую и подняла зонт над головой. — Какой несносный дождь!
Рука Антонина ощутила ее легкое пожатие.
— Не забывай старых друзей, — сказала Божена весело.
Он торопливо ответил на ее пожатие и неожиданно спросил:
— А ты не забудешь… старых друзей?
— Нет, конечно. Ну, будь здоров и удачлив!
И Божена ушла.
Глава двадцать седьмая
Около десяти вечера Антонин подошел к дому Гоуски. Первое, что бросилось ему в глаза, — на калитке не было объявления.
«Так. Все идет как по писаному!»
Антонин отпер калитку и вошел во двор. Позвонил. Дверь открылась, и перед ним показался Гоуска.
— А я собрался уходить, — сказал Гоуска. — Еще минута, и вы меня не застали бы. Дождь все идет?
— Как из ведра. Промок до костей.
— Ну раздевайтесь. У меня горит электрическая печь, вы обогреетесь.
В кабинете было уютно и тепло. На письменном столе горела настольная лампа, прикрытая темным абажуром. Комната тонула в полумраке.
— От коньячку не откажетесь? — любезно предложил Гоуска.
— Не посмею. Я бы и закусить не прочь. Весь день проболтался под дождем.
— За чем же дело стало! Я сейчас сооружу.
Когда Гоуска вышел, Антонин, не утерпев, вынул из кармана конверт, переданный ему Боженой. В нем было удостоверение на имя Людвига Барабаша, сотрудника для поручений при бюро по охране правительства протектората.
Антонин облегченно вздохнул. Теперь удостоверение Зейдлица теряло всякий смысл.
Вернувшийся Гоуска поставил на круглый столик у дивана бутылку коньяку, раскрытую коробку с сардинками, несколько сандвичей и кусок холодного гуся. Потом принес тарелки и маленькие стаканчики.
— Я нарушил ваши планы? — спросил Антонин.
— Какие пустяки, — сказал Гоуска. — У меня частное свидание. Я еще успею. Один немец просит реализовать партию турецких ковров. Нужно посмотреть их.
После первого стаканчика Гоуска рассказал: днем приходил человек и предложил свои услуги в качестве истопника, фамилия его Блага, работает не то механиком, не то кочегаром в каком-то загородном пансионе. Человек пожилой, на первый взгляд приятный, но, пожалуй, немного угрюм.
Антонин сделал вид, что заинтересован, вынул блокнот и занес в него фамилию истопника.
— Вы договорились? — спросил он.
— Через два дня он обещал принести рекомендательное письмо и приступить к работе.
— А вы предупредили его об испытательном сроке?
— Конечно.
— Ну что ж, я завтра скажу вам, что собою представляет этот человек.
И подумал: «Дело в шляпе. Ярослав устроен в Праге».
— А я зашел к вам посоветоваться, — начал Антонин, следя за лицом Гоуски.
— Что-нибудь случилось? — всполошился коммерсант.
— Ничего серьезного. — Антонин сделал небольшую паузу. — Видите, в чем дело, Гоуска. Обращаясь к вам, я не могу не выдать служебной тайны, но я доверяю вам…
Он опять сделал паузу.
Гоуска быстро закивал головой, его отвислые щеки при этом тряслись. Он отодвинул от себя тарелку с недоеденным куском гуся.
— Вам, конечно, ясна общая политическая ситуация, положение на фронтах…
— Да, да, да… — кивал Гоуска.
— Гестапо вынуждено часть сотрудников, преимущественно чехов, перевести на нелегальное положение… Чтобы они не мозолили глаза народу.
— Это правильно. Умно.
— Наши задачи и методы работы остаются прежними, но мы, и в частности я, ничем не должны выдавать свою принадлежность к гестапо. Я теперь буду называться вот кем, — Антонин подал Гоуске удостоверение, только что полученное от Божены.
Тот внимательно прочитал бумагу.
— Все понятно. У ваших шефов голова на месте. Они смотрят далеко вперед. Это очень отрадно. Атмосфера действительно сгустилась. Я, конечно, не осмеливался затрагивать эту тему в беседах с вами, опасаясь, как бы вы не расценили такую откровенность не в мою пользу Но…
Гоуска наполнил стаканчики коньяком.
Они чокнулись, и Антонин произнес многозначительно:
— Факты есть факты, и закрывать на них глаза попросту глупо.
Гоуска поспешил ответить, что вполне разделяет эту точку зрения. Только идиот не видит сейчас, что дело идет к развязке. Когда Гоуска просил избавить его от письменных донесений, то, честно говоря, побаивался, как бы не истолковали эту его просьбу в дурную сторону. А он руководствовался, как теперь это
