— Ну, говори, говори! Что же ты замолчал? Самое время сейчас вспомнить и поговорить о Яне Гусе. Как-никак, а мы продолжаем его дело. Он поднимал народ на борьбу с немецкими поработителями, а мы бьем их потомков — фашистских захватчиков.
— Ты хорошо сказал это, Максим. Очень хорошо. А я вот задумался, и перед моими глазами как живая встала страшная картина казни. Огромный костер, столб посередине, к столбу привязан человек. Все ярче разгорается огонь, лижет ноги, охватывает тело… задыхается, погибает в жару и дыме человек. Но бесстрашно сквозь смертную муку смотрит в глаза своим торжествующим врагам. При всем своем торжестве они бессильны, они не сломили воли Яна Гуса, не поработили его души. Они сумели только умертвить его, а смерти он не боялся. Люди умирают по-разному. И я, и вы это видели, знаем. Смерть Яна Гуса — победа народного дела. Он мог бы спасти свою жизнь. Стоило сказать одно слово, которого ждали от него и добивались, — и он жил бы еще много лет. Но он не сказал этого слова. Он сказал другие слова. Когда судьи предложили ему отречься от своего учения, Ян Гус ответил: «Какими глазами дерзну я посмотреть в глаза народу, если по моей вине поколеблются вековые его убеждения? Никогда! Спасение стольких душ народа для меня дороже моего бренного тела».
В эту ночь, когда по реке плыли подвижные костры, сын чешского народа Морава воскресил перед своими русскими товарищами страницу далекой истории.
Ян Гус был передовым, широко образованным человеком своего времени. Он окончил Пражский университет, преподавал в том же университете, потом был деканам факультета искусств и, наконец, дважды занимал должность ректора университета. Приняв сан священника, он стал проповедником в пражской Вифлеемской часовне. В ту пору, в первой половине пятнадцатого века, Чехия стонала под игом колонизаторов немцев. Они заполонили всю страну. Достаточно сказать, что в родном университете чехи составляли абсолютное меньшинство. Немцы сидели на шее крестьян в деревнях, на шее ремесленников и подмастерьев в городах. Безжалостно они эксплуатировали и тех и других. Но, кроме иноземцев, сидели на шее народа и местные феодалы, не менее кровожадные, чем немцы. А кроме феодалов, существовало многочисленное духовенство, поддерживавшее иноземное влияние и жестоко угнетавшее трудовой народ.
Гнет церковников, владевших несметными земельными богатствами, гнет немецких колонизаторов и отечественных феодалов создал в стране невыносимую обстановку. Классовые, национальные и религиозные противоречия достигли крайней остроты.
И вот раздался призывный голос Яна Гуса. Он был последователем и проводником идей своих предшественников, передовых людей Чехии четырнадцатого века; Яна Милича, Фомы Шпитного и других сторонников чешской народной реформации.
Гус проповедовал и писал на родном чешском языке книги, получившие огромную популярность в народе. Уже одно это вызывало яростную ненависть церковников и иноземцев. До Гуса проповеди и священные книги читались и писались только на латинском языке.
Учение его было понятно и близко народным массам. Он безжалостно и бесстрашно разоблачал злоупотребления католического духовенства, его ненасытную жадность, коварство, лицемерие и моральное разложение, требовал отчуждения церковных земель. Он заявлял, что служителям церкви не подобает иметь несметные богатства, что они не должны собирать непосильные для верующих налоги, не должны заниматься торговлей под видом отпущения грехов. Он требовал реформы католической церкви и возвращения к принципам первоначального христианства. Он призывал людей бороться за правду и оказывать неповиновение своекорыстным носителям власти. Он звал на борьбу с феодалами, угнетавшими народ, и выступая в защиту прав народа. Он ратовал против немецкого засилья в стране и, как подлинный славянин, доказывал, что Чехия должна жить и развиваться на основе самобытной славянской культуры. Он требовал и добился реформы Пражского университета и изгнания из его стен немцев, которые прочно обосновались там и занимали основные должности. Он настаивал на реформе чешского правописания и добился его очищения от всего наносного, чуждого, инородного.
Вот почему чехи по праву считают Яна Гуса основоположником чешского литературного языка.
Учение его носило не только реформаторский, но и резко антифеодальный, национально- освободительный характер.
И понятно, что это учение нашло живой отклик в самой гуще народных масс. Чем ожесточенней травили и преследовали Яна Гуса враги, тем сильнее и преданней любил его и почитал народ.
Немцы, церковники и феодалы не только ненавидели Яна Гуса, но и боялись его. И было за что.
Его дважды отлучали от церкви, а в тысяча четыреста четырнадцатом году церковный собор, созванный в швейцарском городе Констанце, потребовал явки Гуса. Собор объявил, что Ян Гус имеет право и должен оправдаться от возведенного против него обвинения в еретической деятельности.
Германский император Сигизмунд I гарантировал неприкосновенность Яна Гуса в Констанце и свободное его возвращение на родину.
Ян Гус поверил. Но чего стоят гарантии императоров, тем более в отношении людей, подобных Гусу? Стоило ему явиться в Констанц, как он тотчас же был схвачен и брошен в подземную тюрьму, где протомился более полугода, вплоть до своей казни.
Чего добилась церковь? Чего требовали от Яна Гуса католические инквизиторы? Они требовали отказа Яна Гуса от учения, которое он проповедовал. Их страшило это учение, потому что оно вдохновляло чехов на борьбу, подрывало вековые устои католической церкви.
Но Ян Гус не отрекся от самого себя. Он предпочел умереть — и умер на костре.
— Но дорого обошлась им смерть Гуса, — сказал Глушанин.
— Да, казнь Яна Гуса не внесла смятения в ряды борцов. Наоборот, она сплотила их. С его смертью обстановка в Чехии еще больше накалилась. Антифеодальное и национально-освободительное движение поднялось на высшую ступень. Да и не могла пройти бесследно расправа с человеком, чье имя стало символом правды и борьбы. Когда вести о казни дошли до Чехии, поднялось всеобщее возмущение. Против немецких колонизаторов поднялись тысячи чехов, сторонников Гуса, прозванных гуситами. Во главе их встал легендарный Ян Жижка. Спустя четыре года после смерти Гуса в Чехии вспыхнуло восстание, переросшее в войну, и эта война продолжалась пятнадцать лет. Гуситы, поддерживаемые всем народом, тесно сплоченные, твердо знающие, за что они бьются, стали грозой немецких поработителей. Вначале гуситы оборонялись, потом перешли в нападение. При одном слове «гусит» хваленые немецкие рыцари обращались в бегство.
— Опять вспыхнул огонь! — прервал Мораву Боровик. — Видите?
Партизаны вгляделись.
— На этот раз это тот огонь, которого мы ждали, — сказал Морава. — Как видите, Мрачек и Слива тоже отдали традиционную дань великому Гусу.
— Значит, благополучно выбрались, — откликнулся Глушанин.
На далекой вершине разгорался костер — все ярче и ярче. На какое-то время огонь пропал и снова возник. Друзья знали: Мрачек и Слива, по условию, заслоняли его — и так повторили, с минутными перерывами, до пяти раз. Затем пламя костра в последний раз взмахнуло своими жаркими крыльями и погасло навсегда.
— Теперь и нам можно на отдых, — сказал Глушанин.
— Будем надеяться, что Иржи и Антонин сделают все, что надо, и вернутся целыми и невредимыми.
Партизаны крупным шагом направились в гору, в сторону леса.
Глава восемнадцатая
Прошел уже месяц с тех пор, как Божена Лукаш встала за стойку буфета в клубе правительственных войск. Мысль о том, что она ходит по самой кромке бездны, подвергая себя смертельной опасности, заставляла ее быть начеку каждую минуту и взвешивать каждый свой шаг, каждое слово. Долго, осторожно и внимательно присматривалась она к людям, окружавшим ее, выискивая тех, кому можно доверить дело,
