сознания. Вот тогда-то и повредили ему селезенку.
Теперь все позади. Гавличек возвращается домой. Жарко немного. Но разве это неприятно? И как он мог раньше думать, что жара неприятная вещь? Наоборот, чудесная вещь! И вот так вплоть до самого дома он будет идти по солнечной стороне. Солнце! Теперь-то он знает, что значит для человека солнце. Как он давно не видел его золотого блеска…
Немного позже мысли Карела приняли иное направление. Что произошло за время его заточения? Как Ярослав, Божена, Мария? Об Антонине что ж вспоминать! Пропал. Давно пропал без вести. Где сейчас Советская армия? Что происходит в Словакии? Недаром гитлеровцы гнали туда эшелон за эшелоном с вооружением и боеприпасами…
И вот показался большой шестиэтажный дом, где снимал комнату Гавличек. Он долго поднимался по темной лестнице на верхний этаж. Дверь в комнату оказалась опечатанной. Это обрадовало Гавличека: значит, комнату никто не занял. Пришлось отыскивать дворника, показывать ему справку об освобождении из тюрьмы.
— Я знал, что тебя напрасно впутали, — сказал дворник, подписав акт о снятии печати. — Сам ты на такое дело не пойдешь.
Карел молчал. С любопытными людьми надо быть осторожным. И с дворниками. С первых дней оккупации Праги почти все дворники состояли осведомителями гестапо.
Оставшись наконец один, Гавличек лег на кровать. Он успел отвыкнуть от нее. Хотелось забыться, дать покой измученному телу. Но едва он задремал, как в комнату ввалился неожиданный гость — Зденек Слива. Его выпустили из тюрьмы утром. Слива успел побриться и надеть свой выходной полосатый костюм.
Войдя, Слива остановился посреди комнаты и заложил руки в карманы. Он был без головного убора, его лысая голова на тонкой, индюшачьей шее показалась сейчас Гавличеку какой-то нелепой. Да и костюм тоже. Будто Слива влез в матрац с прорезами для головы, рук и ног.
Допытливые маленькие глазки сверлили Гавличека.
Карел опустил ноги, нащупал ими домашние туфли и остался сидеть на кровати. Гость продолжал молчать, молчал и Гавличек. Когда ему надоело смотреть на Сливу, он перевел глаза на свои ноги и стал внимательно изучать качество матерчатых туфель.
Минут пять длилось молчание. Потом Слива вдруг побагровел, голова его дернулась.
— Больше ты мне не нужен! — прохрипел он. — С таким помощником… И я, осел, послушал тебя… Болтаться бы тебе на веревке… Спасибо скажи, что жив остался… Я ошибся в тебе.
— Мы оба ошиблись, — тихо проговорил Гавличек. — И ты ошибся, и я ошибся. Ты думал, что я подлец, а я думал, что ты человек.
— Не хочу тебя слушать! К черту все эти фокусы! Завтра же изволь явиться в депо и откажись ездить со мной. А нет — я это сам сделаю. Больше на один паровоз я с тобой не полезу.
— Полезешь, — не повышая голоса, сказал Гавличек. — И будешь ездить только со мной. А не захочешь — пеняй на себя. Вот так и договоримся.
Слива потемнел от негодования. В углах его губ появилась слюна. И вдруг потоком прорвались злобные ругательства.
— Чего ты разбушевался? Не ори! А то как бы обоим опять в тюрьму не угодить! — предупредил Гавличек.
Слива прикрыл рот рукой и попятился.
— Повторяю еще раз, — продолжал Гавличек, — если нас допустят к паровозу, то работать будем вместе. А если начнешь сопротивляться — пеняй на себя.
— Будь ты проклят! — со стоном выкрикнул Слива. Он хлопнул дверью, его дробные шаги вскоре затихли на ступеньках…
Вечером появился второй гость — Мария Дружек. Она бросилась к Гавличеку, обняла за шею и замерла у него на груди.
— Жив… Жив… Слава богу, — шептала она.
Гавличек ощущал запах женских волос. Они были пышные у Марии, русые, короткие. Он гладил их тяжелой рукой, и никогда не изведанное им чувство отцовства туманило его мозг.
Наконец Мария взглянула в глаза Гавличеку своими серыми ясными глазами и так радостно улыбнулась ему, что он почувствовал себя счастливым.
— Мне сказала Божена, что вас выпустили. А сама она занята сейчас.
Гавличек спросил:
— А Ярослав?
— Хорошо. Он все там же. И вы подумайте только: вернулся Антонин!
Карел не поверил.
— Антонин?
— Да, да, Антонин Слива… Он был в лагерях, бежал вместе с тремя друзьями и теперь в лесу, с партизанами. Я видела его. Он ко мне первой пришел. И уже встречался с Ярославом. Это такая радость…
Гавличек посадил Марию рядом с собой на кровати и, наслаждаясь ее низким, грудным голосом, се смелым взглядом, жадно, как сухой песок воду, впитывал в себя новости этого близкого ему мира.
Значит, борьба продолжается. Родина еще окутана мраком, но уже брезжит рассвет. Он обозначился на востоке узенькой полоской зари; она встает, и скоро ночь отступит перед нею.
Мария просидела у Гавличека не больше часа. Она торопилась к Божене. Уходя, она положила на стол пачку денег. Гавличек попытался отказаться, но Мария заявила, что эти деньги не ее, а подпольной организации.
Когда вечерние сумерки опустились на Прагу, Гавличек вышел на лестничную площадку, прислушался и по крутым ступенькам поднялся на чердак. Оттуда он возвратился, прижимая к груди портативный приемник «Филлипс».
Гавличек наглухо запер дверь, окно, придвинул к кровати стул, поставил на него приемник, а штепсель на шнуре воткнул в розетку. Разделся, лег. Включил приемник, надел наушники и стал искать в эфире знакомые волны, на которых работали подпольные радиостанции «За национальное освобождение» и «За народную свободу».
Глава девятнадцатая
Долго пришлось Антонину разыскивать агентов гестапо Соботку, Грабеца, Туку и Переца.
Наконец он узнал, что Перец отбыл на тот свет: попал под автомобиль и ему проломило череп. Тука перебрался в Чесску-Липу, и следовать за ним не имело смысла. Как объяснила его квартирная хозяйка, Тука выехал со всей своей семьей, предварительно распродав имущество.
Остались ксендз Соботка и коммунист Грабец.
Но Грабеца не было в Праге. Слива дважды посетил зубного врача, через которого, по условиям связи, нужно было искать предателя. Врач заявил, что Грабец в Праге бывает только наездами, приезжает на два-три дня, а потом надолго исчезает.
Тогда Слива отправился разыскивать Соботку. Ксендз проживал в городе Пршибраме, где партизаны были своими людьми.
«Спросить ксендза Худобу? Возможно, он знает Соботку. Худоба шныряет по всей зоне и, наверное, своих святых коллег не обходит», — раздумывал Антонин. Но, вполне разделяя антипатию Глушанина к Худобе, решил не заводить с ним разговора на эту тему. Ничего не знали о ксендзе Соботке и партизаны из местных жителей.
«Какая-то темная история, — думал Слива, шагая по Пршибраму в поисках нужного ему дома. — С какой стати агент Зейдлица засел здесь, вдали от Праги? Почему гестаповец Ширке ездил к нему на встречи именно сюда? Вот когда пожалеешь, что в захваченных делах не оказалось донесений агентов. По ним
