— Какой долгой может быть дорога! А сегодня вечером — особенно: чем больше я иду, тем длиннее становится мой путь! Наверное, никогда не дойду до конца!.. — Она сделала паузу. — Я выжившая из ума старуха, заговариваюсь уже… Разве дорога казалась бы мне длиннее, когда б я была моложе лет на тридцать? Смотри-ка! Кто-то лежит там, у обочины! Видно, нечего уж ему терять…
Она подходит к Уасему. Опираясь на палку, наклоняется и рассматривает спящего.
— Не такой уж он голодранец. У него красивый фрак. Да кто же этот дурак, что вот так полагается на судьбу? Или он слишком доверяет людям, или слишком рассчитывает на свои силы.
Согнувшись над ним, она продолжает его разглядывать. Потом тычет в него своей клюкой.
— Эй ты! Кто ты таков и почему доверяешься ночной тьме?
Уасем сразу проснулся.
— Кто здесь? Что происходит? Откроют мне наконец или нет?
— Потише, друг! Что тебе должны открыть? — попыталась его успокоить старуха.
— Дверь! Я наконец смогу… — Уасем приподнялся и лежал теперь, опираясь на локоть. — Что ты здесь делаешь и кто ты, старуха?
Арфия выпрямилась.
— Попробуй прожить столько же, сколько я. Большего тебе не желаю. А ты кто таков?
— Уасем! Я гость господина Шадли, и вот его дом. Я доктор всех наук, Уасем… но слишком поздно, к несчастью, прибыл сюда. Дверь уже давно заперта. Слишком поздно. Ну не глупо ли?
— А ты уверен, что он здесь живет?
Вопрос, заданный женщиной, поверг Уасема в изумление.
— Уверен ли я в этом? Ну как можно такое спрашивать!.. И вообще, почему ты мне задаешь этот бессмысленный вопрос?
— Просто хочу знать.
— Но тебе все это подтвердят!.. Вообрази, чтo он мог подумать, не увидев меня на своем приеме! Меня терзают угрызения совести, мать моя, угрызения совести, вот что я хочу тебе сказать! Завтра утром, как только он встанет, я пойду к нему, чтобы принести свои извинения. Посмотри-ка на мой фрак, я его специально надел для этого торжественного вечера…
— А что это за башмаки?
Взяв в руки по ботинку, Уасем воскликнул:
— Ты хочешь сказать, туфли?.. Они тоже предназначены для приема! Они мне страшно жмут, но они великолепны!
— Эх-эх-э!.. Ну что ж! Поздравляю.
— Есть с чем — не всякому повезет быть приглашенным в дом господина Шадли!
Он поставил обувь рядом с собой и окинул ее нежным взглядом.
Женщина начала было наставительно ему рассказывать:
— Однажды я шла по улице и увидела, как какой-то тип привязался к другому…
Но едва она успела произнести эти слова, как вдруг появился человек, гневно размахивающий руками.
Потревоженный в своем созерцании ботинок, Уасем пробормотал:
— Кого это… принесло?
— Однажды я шла по улице и увидела, как какой-то тип привязался к другому, — повторила Арфия и, покосившись на подошедшего, спросила: — Что это вы так разошлись?
Человек обиженно ответил:
— Меня навестил друг. Чтобы принять его как следует, я купил две бараньих ноги. Мы пообедали, мой гость ушел, я собрал со стола кости и положил в помойное ведро под своей дверью, чтобы все видели, какой пир я закатил… А этот, — он указал на Уасема пальцем, — этот забрал кости из моего ведра и положил в свое, чтобы люди думали, что он купил баранину!
Уасем изобразил на своем лице крайнее удивление. А человек, бросивший ему обвинение, пошел дальше, что-то бормоча и размахивая руками, а потом исчез во тьме ночи, даже не оглянувшись назад.
Уасем, уже пришедший в себя, внимательно посмотрел на Арфию.
— Одни стоят на земле, другие лежат на ней. Одни дышат легко, другие тяжело. Только мудрецу удается избежать крайностей и ненужных усилий, — заявил он.
— Если бы можно было быть уверенным в том, что твои слова выражают именно то, что у тебя на сердце, тогда не о чем было бы говорить!
— Ты, колдунья, кто ты на самом деле?
— Бедная старая женщина.
— Опять за свое! Скажи, откуда ты пришла? Куда идешь?
— Моя дочь должна родить сегодня ночью. Я иду помочь ей. Поэтому не могу здесь долго оставаться с тобой. Но разве сказано где-то, чтобы один человек прошел мимо другого, не поддержав его ни добрым словом, ни сочувственным взглядом в его одиночестве?
Уасем молча посмотрел на женщину. Потом похлопал ладонью по земле.
— Садись-ка сюда, старуха! Сам Уасем устраивает прием сегодня вечером, а это — большая редкость, с ним это не случается почти никогда! Так что оцени честь, которую тебе оказывают. Так ты говоришь, что идешь помогать родить своей дочери?
Согнув колени и цепляясь обеими руками за палку, Арфия присела на корточки, а потом и совсем опустилась на землю.
— Да, она рожает… Ох, как устали мои ноженьки. Как ни бегай, ни суетись, а жизнь уходит от тебя все дальше и дальше!.. После летнего солнцестояния день убавляется и становится все короче…
— До зимнего солнцестояния! До зимнего, старуха, и ты забыла сказать об этом! А ведь после него день снова возвращается и набирает силу.
— Не делай из себя дурака! Ты прекрасно знаешь, что этого не происходит с человеческим существом!
Отвернувшись от него в сторону, женщина размышляет вслух:
— А ботиночки-то прекрасного фасона у этого типчика! Они мне определенно подойдут!
Уасем, все еще озабоченный капризами времен года, возражает:
— Откуда ты знаешь, старуха, может быть, и происходит!
— Ты ошибаешься!
— Но откуда у тебя такая уверенность?
— Потому что вижу, какими стали мои ноги!
Эрудит захохотал, его просто одолевал приступ веселости:
— Ах-ха-ха! А ты не страдаешь слабоумием!
— Фи! Ты слишком громко смеешься для ученого человека, — заметила Арфия. — Да и вообще для честного человека!
— Хи-хи-хи! Ну сама подумай! От твоих шуточек разве не расхохочешься? Это же не моя вина!.. «И он погасил свою радость, чтобы погрузиться во мрак печали других…» — продекламировал он.
Скрестив руки на своей клюке, коленками упершись в подбородок, женщина возразила:
— Все это твое знание — хочешь я скажу тебе, что это такое?
— Охотно послушаю тебя, — согласился Уасем, благоразумно перестав смеяться.
— Жил человек, который думал, что был пророком…
В этот момент какой-то верзила с повадками ясновидца возник в круге света, отбрасываемом фонарем.
— Один из его друзей, кривой, пришел к нему, чтобы получить ответ на свой вопрос, — продолжала Арфия.
Так же внезапно возник второй тип, у которого один глаз был навыкате и совершенно белый. Он преградил дорогу благовдохновенному.
— Ну так что ж? В чем, собственно, состоит твое пророчество? — проворчал он. — Где твои чудеса?
Тот, у которого в глазах сверкали молнии, заявил:
— Мое чудо — вот оно: ты — кривой, а я вырву сейчас у тебя и другой глаз! Потом я попрошу у
