господа бога вернуть тебе зрение. И ты убедишься тогда в истине, которую я возвещаю!
— Я верю тебе! — сказал кривой, поклонившись ему, и пустился бежать со всех ног. — Ты — пророк!
А ясновидец с взлохмаченной головой пошел вслед за ним и скрылся из виду.
Арфия обратилась к Уасему:
— Эрудит, почему ты не потрудишься прислушаться к голосу рассудка?
— Знаешь, старуха, рассказывают, что один король, не из тех королей, что были на земле когда-то, но из тех, кто властвует в наши дни, какой-то нефтяной магнат или железный (не все ли равно, ведь они так и так короли?), захотел повеселиться, развеяться в тот день, когда ему было скучно, и увидеть безумцев. Но когда он посетил больницу, которую сам построил для них, он увидел там одного молодого человека с приятным лицом. Подошел к нему и стал его расспрашивать. На все его вопросы юноша прекрасно отвечал. И этот король — то ли автомобильный, то ли консервный — был весьма удивлен…
— Можешь не продолжать, — перебила его женщина.
Держа в руках палку, как огромную свечу, она постучала ею несколько раз по земле, и тот же час появился сурового вида мужчина в сопровождении молодого человека с узким лицом, с тонкими чертами, с затуманенным взглядом, почтительным голосом говорившего в этот момент своему спутнику:
— Вы меня вопрошали о многом, и я вам отвечал, господин. Теперь и я в свою очередь хотел бы задать вам всего один-единственный вопрос, если позволите.
— Что за вопрос? — спросил собеседник.
— Когда спящий вкушает удовольствие от сна?
Король пушек или ваксы — ибо это был он — ответил не колеблясь:
— Он вкушает его, когда спит.
На что молодой человек возразил:
— Но когда он спит, он ничего не ощущает.
— Значит, перед тем как заснет!
— А как он может испытывать удовольствие, прежде чем сон не одолеет его?
— Значит, после сна!
— Но разве испытывают удовольствие от того, что уже прошло?
Король замолчал.
— Вы не отвечаете мне, господин, — тихо сказал молодой человек. — Кто из нас двоих находится за решеткой, а кто перед ней? — продолжал он спрашивать, руками описывая окружность. — Кто спит, а кто в бдении? Кто рассуждает здраво, а кто несет вздор?
Король задумчиво смотрел на него.
— Не многие здравомыслящие люди обладают такой проницательностью. Ты более, чем кто-либо другой, заслуживаешь… — Он изобразил на своем лице веселье и воскликнул: — Ты более, чем кто-либо другой, заслуживаешь сегодня быть моим сотрапезником!.. Эй там, слуги! Принесите нам что-нибудь, на чем можно сидеть!
Были принесены два высоких табурета, и король уселся на один из них, напротив молодого человека.
— И вина принесите тоже! — приказал он. — Я хочу самого лучшего вина!
Изображающий слугу прикинулся, что несет ему поднос с бутылкой и рюмками, а монарх сделал вид, что берет одну из них, протягивает безумному, а из другой пьет сам.
— Вы выпили этого вина, господин, чтобы стать похожим на меня, — сказал юноша, — но я, когда выпью его, на кого стану похож?
— Вот именно! — подала голос Арфия.
Она смотрела, как те двое удалились и исчезли во мраке ночи. Потом, не сумев сдержать улыбки, перевела взгляд на Уасема, который никак не мог угомониться:
— Быть умным! Задумайся-ка немного вот над чем: этот король жевательной резинки или хлопка кончил тем, что остался в приюте для умалишенных, который сам же и построил! Значит, кого в такое время, как наше, можно назвать умным? Ведь даже для того, чтобы заслужить ужин с барского стола, надо просто рассыпаться в комплиментах, сверкать остроумием, впустую тратить мысли! А если еще к тому же приходится иметь дело со всякой швалью, то и на завтрак-то не приходится рассчитывать!
— А ты вот так и проводишь все свои дни, бегая от одного богатого дома к другому?
— Да, так и провожу.
— А когда ты находишь время для занятий науками и искусством?
— Ну, еще не хватало мне заботиться об этом!
Глядя как-то неопределенно на Уасема, Арфия в сомнении покачала головой. Потом вдруг сказала:
— Время бежит быстро, а мне еще предстоит долгий путь! И чтобы не прийти слишком поздно, как ты пришел сюда, надо… ох!
Она ухватилась за палку, воткнутую в землю, застонала слегка и выпрямилась, поднявшись с земли.
Но Уасем ответил с довольным видом:
— Я-то уже у цели! Мне осталось пройти только обратную дорогу! А вот ты, старуха, что будешь делать, как сама-то пойдешь ночью?
Она улыбнулась ему своей загадочной улыбкой и простерла над ним руку.
— Оставайся с миром. Я пойду ночью так же, как мог бы и ты пойти отсюда завтра утром!
И, повернувшись к нему спиной, молча ушла.
Уасем смотрел на ее темный силуэт, угадывая во мраке стройные бедра, которые, покачиваясь при ходьбе, колыхали складки платья.
Поначалу, пораженный внезапностью ее ухода, он не мог произнести ни слова. Потом, когда она скрылась из виду, пробурчал:
— Почему «мог бы пойти»? Вот старая дура! Я пойду! И завтра же!.. Да, завтра утром у господина Шадли, покровителя наук и искусств, подадут к столу пирожное со взбитыми сливками, конечно… О нет! Еще не все потеряно! — И он снова улегся на прежнее место, вытянувшись во всю свою длину. — И нельзя забывать, что завтрак — это еще и обещание обеда! Не дадут же мне покинуть дом, прежде чем я не соглашусь пообедать по меньшей мере! Такой замечательный человек этот господин Шадли! Высокообразованный! Я уже начинаю чувствовать голод… ох-ох-о-о-о.
Он зевнул раз, второй и, мерно задышав, уснул.
Арфия, которая, очевидно, выжидала где-то неподалеку, вернулась и бесшумно подошла к Уасему, чтобы удостовериться в том, что он крепко спит. Затем, потихоньку наклонившись к нему, она вытащила у него из-под головы ботинки и быстро исчезла.
Ударившись головой об землю, Уасем проснулся. Еще не вполне очнувшись от сна, он стал шарить рукой вокруг себя, ища ботинки, и, задыхаясь, проговорил:
— Ох! Что же это такое случилось? Кто-то… мои… Мои туфли! Где они? У меня их украли! Нет, это невозможно!.. Украли… мои красивые туфли! Украли! Украли!.. Ведь они же лежали здесь, у меня под головой!..
Едва забрезжившая белизна рассвета застала Родвана свернувшимся калачиком во рву около дороги, отделявшем ее от окрестных полей. Он не помнил, как заснул, а когда проснулся, то ему показалось, что он просто куда-то исчезал, потом снова вернулся к этому месту. Может быть, он видел и еще какое-нибудь представление и других бродяг, но сейчас, то ли пробудившись от сна, то ли вернувшись откуда-то, уже ничего не помнил. Портал был снова перед ним. И вход был закрыт. Родван, не глядя, долго ждал в томительной надежде, что, скрипнув, откроются его массивные деревянные ворота, изъеденные временем, покрытые паутиной трещин.
Он окоченел и лежал не двигаясь. А заря уже просачивалась под его воспаленные веки, лила свой горький и сырой утренний свет прямо ему в нутро, еще скованное ночным холодом. Родван не ощущал сейчас ничего, кроме тяжести пробуждения — этой невыносимой подавленности, которая отнимает все силы в тот момент, когда надо вставать и продолжать жить, но ради жизни не хочется даже пошевелить
