правосудие для начала наложит на него руку, вас засадят в тюрьму, а если обнаружится, что вы ни в чем не виновны, и вас через три или четыре месяца освободят, то окажется, что перстень затерялся в какой- нибудь канцелярии, или вам всучат фальшивый камень, франка в три ценою, вместо алмаза, стоящего пятьдесят, может быть, даже пятьдесят пять тысяч франков, но покупка которого, согласитесь, сопряжена с некоторым риском».
Кадрусс и его жена переглянулись.
«Нет, – заявил Кадрусс, – мы не настолько богаты, чтобы терять пять тысяч франков».
«Как вам угодно, любезный друг, – сказал ювелир, – а между тем я, как видите, принес с собой деньги наличными».
И он вытащил из одного кармана горсть золотых монет, засверкавших перед восхищенными глазами трактирщика, а из другого – пачку ассигнаций.
В душе Кадрусса явно происходила тяжелая борьба: было ясно, что маленький футляр шагреневой кожи, который он вертел в руке, казался ему не соответствующим по своей ценности огромной сумме денег, прельщавшей его взоры.
Он повернулся к жене.
«Что ты скажешь?» – тихо спросил он ее.
«Отдавай, отдавай, – сказала она, – если он вернется в Бокер без алмаза, он донесет на нас; и он верно говорит: кто знает, удастся ли нам когда-нибудь разыскать аббата Бузони».
«Ну что ж, так и быть! – сказал Кадрусс. – Берите камень за сорок пять тысяч франков; но моей жене хочется иметь золотую цепочку, а мне пару серебряных пряжек».
Ювелир вытащил из кармана длинную плоскую коробку, в которой находилось несколько образцов названных предметов.
«Берите, – сказал он, – в делах я не мелочен, выбирайте».
Жена выбрала золотую цепочку, стоившую, вероятно, луидоров пять, а муж пару пряжек, цена которым была франков пятнадцать.
«Надеюсь, теперь вы довольны?» – сказал ювелир.
«Аббат говорил, что ему цена пятьдесят тысяч франков», – пробормотал Кадрусс.
«Ну, ну, ладно! Вот несносный человек, – продолжал ювелир, беря у него из рук перстень, – я даю ему сорок пять тысяч франков, две с половиной тысячи ливров годового дохода, то есть капитал, от которого я сам не отказался бы, а он еще недоволен!»
«А сорок пять тысяч франков? – спросил Кадрусс хриплым голосом. – Где они у вас?»
«Вот, извольте», – сказал ювелир.
И он отсчитал на столе пятнадцать тысяч франков золотом и тридцать тысяч ассигнациями.
«Подождите, я зажгу лампу, – сказала Карконта, – уже темно, легко ошибиться».
В самом деле, пока они спорили, настала ночь, а с нею пришла и гроза, уже с полчаса как надвигавшаяся. В отдалении глухо грохотал гром; но ни ювелир, ни Кадрусс, ни Карконта не обращали на него никакого внимания, всецело поглощенные бесом наживы.
Я и сам испытывал странное очарование при виде всего этого золота и бумажных денег. Мне казалось, что я вижу все это во сне, и, как во сне, я чувствовал себя прикованным к месту.
Кадрусс сосчитал и пересчитал деньги и банковые билеты, потом передал их жене, которая, в свою очередь, сосчитала и пересчитала их.
Тем временем ювелир вертел перстень при свете лампы, и алмаз метал такие молнии, что он не замечал тех, которые уже полыхали в окнах, предвещая грозу.
«Ну что же? Счет верен?» – спросил ювелир.
«Да, – сказал Кадрусс, – принеси кошелек, Карконта, и отыщи какой-нибудь мешок».
Карконта подошла к шкафу и вернулась со старым кожаным бумажником; из него вынули несколько старых засаленных писем и на их место положили ассигнации: она принесла и мешок, где лежало два или три экю по шесть ливров – по-видимому, все состояние жалкой четы.
«Ну вот, – сказал Кадрусс, – хоть вы нас и ограбили, может быть, тысяч на десять франков, но не отужинаете ли вы с нами? Я предлагаю от души».
«Благодарю вас, – отвечал ювелир, – но, должно быть, уже поздно, и мне пора в Бокер, а то жена начнет беспокоиться. – Он посмотрел на часы. – Черт возьми! – воскликнул он. – Уже скоро девять, я раньше полуночи не попаду домой. Прощайте, друзья; если к вам еще когда-нибудь забредет такой аббат Бузони, вспомните обо мне».
«Через неделю вас уже не будет в Бокере, – сказал Кадрусс, – ведь ярмарка закрывается на будущей неделе».
«Да, но это ничего не значит, напишите мне в Париж: господину Жоаннесу, Пале-Рояль, галерея Пьер, номер сорок пять; я нарочно приеду, если надо будет».
Раздался удар грома, и молния сверкнула так ярко, что почти затмила свет лампы.
«Ого, – сказал Кадрусс, – как же вы пойдете в такую погоду?»
«Я не боюсь грозы», – сказал ювелир.
«А грабителей? – спросила Карконта. – Во время ярмарки на дорогах всегда пошаливают».
«Что касается грабителей, – сказал Жоаннес, – то у меня для них кое-что припасено».
И он вытащил из кармана пару маленьких пистолетов, заряженных до самой мушки.
«Вот, – сказал он, – собачки, которые и лают и кусают; это для первых двух, которые польстились бы на ваш алмаз, дядюшка Кадрусс».
Кадрусс с женой обменялись мрачным взглядом. Казалось, у них у обоих одновременно мелькнула какая-то ужасная мысль.
«В таком случае счастливого пути!» – сказал Кадрусс.
«Благодарю!» – отвечал ювелир.
Он взял свою трость, прислоненную к старому ларю, и вышел. В то время как он открывал дверь, в комнату ворвался такой сильный порыв ветра, что лампа едва не погасла.
«Ну и погодка, – сказал он, – а ведь мне идти два лье пешком!»
«Оставайтесь, – сказал Кадрусс, – переночуете здесь».
«Да, оставайтесь, – дрожащим голосом сказала Карконта, – мы позаботимся, чтобы вам было удобно».
«Никак нельзя. Мне необходимо вернуться к ночи в Бокер. Прощайте!»
Кадрусс медленно подошел к порогу.
«Ни зги не видно, – проговорил ювелир уже за дверью. – Куда мне повернуть, направо или налево?»
«Направо, – сказал Кадрусс, – с пути не собьетесь, дорога с обеих сторон обсажена деревьями».
«Вижу, вижу», – донесся издали слабый голос.
«Да закрой же дверь! – сказала Карконта. – Я не выношу открытых дверей, когда гремит гром».
«И когда в доме имеются деньги, верно?» – отвечал Кадрусс, дважды поворачивая ключ в замке.
Он подошел к шкафу, вновь достал мешок и бумажки, и оба принялись в третий раз пересчитывать свое золото и ассигнации.
Я никогда не видел такой алчности, какую выражали эти два лица, освещенные тусклой лампой. Особенно отвратительна была женщина; лихорадочная дрожь, которая всегда ее трясла, еще усилилась, и без того бледное лицо сделалось мертвенным, ввалившиеся глаза пылали.
«Для чего ты ему предлагал переночевать здесь?» – спросила она глухим голосом.
«Да… для того, чтобы избавить его от тяжелого пути в Бокер», – вздрогнув, ответил Кадрусс.
«Ах, вот что, – сказала женщина с непередаваемым выражением, – а я-то вообразила, что не для этого».
«Жена, жена! – воскликнул Кадрусс. – Откуда у тебя такие мысли, и почему ты не держишь их про себя?»
«Что ни говори, – сказала Карконта, помолчав, – а ты не мужчина».
«Это почему?» – спросил Кадрусс.
«Если бы ты был мужчина, он бы не ушел отсюда».
«Жена!»
