войны бежал из ссылки, жил по случайно попавшим в руки чужим документам. Но его проступок давно амнистирован, ему ничего не угрожает, кроме разве крушения карьеры. Обычно послушная, подчинявшаяся его воле жена в этом случае настаивала: все равно надо повиниться перед властями. Реслер пообещал и... призвал на помощь «несчастный случай». Нелегко было его «устроить». Помогли прежний опыт, школа СД. Все обошлось. Это стряхнуло с него оцепенение, апатию послевоенных лет. Он снова почувствовал себя разведчиком, вернулись мысли о иной жизни, жизни на Западе, о путях возвращения, о том, с чем можно вернуться...
— Не надо уговаривать меня, Зигфрид, — ответил тогда, на Золотых Песках, Реслер. — Я всегда чувствовал себя в строю. Надеюсь, уже сегодня ты услышишь от меня кое-что любопытное.
...В Болгарии они встречались почти ежедневно. Реслер наверстывал упущенное, овладевал новыми методами и средствами разведки.
Сейчас, сидя в своей небольшой, достаточно уютной для холостяка квартирке, Реслер обдумывал сложившуюся ситуацию. «Die Situation ist ausgezeichnet»[11], — он даже позволил себе думать на немецком.
Да, все шло отлично. Сообщение в местной газете об аресте органами госбезопасности группы валютчиков, контрабандистов и расхитителей платины было лаконичным, но слухи дополняли и расширяли его. Слухи ползли по городу, обрастая подробностями. Реслер придирчиво выцеживал из них истину. Стало известно об аресте Рыбина — проболтался один из техников, присутствовавший при обыске в качестве понятого. Перестал появляться на заводе и, как выяснилось, исчез из дома конструктор Наумов; вместе с ним исчезла и его жена. Все говорит за то, что они тоже арестованы. Не зря Серебряков ходит раздраженным, мрачным. А сегодняшний разговор с директором? Вечером Михаил Степанович Зубарев вызвал Сырмолотова к себе. Не очень уверенным тоном сообщил, что Наумова по указанию Главка пришлось направить в длительную командировку. Спросил, как товарищ Сырмолотов будет смотреть на то, чтобы взять на себя (временно, конечно, временно) исполнение его обязанностей. Реслер для приличия помялся. Директор недовольно заметил, что дело не ждет. Реслер дал согласие. «Что ж, завтра сдавайте свои дела», — сказал директор.
Франке все-таки умница. Отвлекающий маневр, несомненно, удался, хотя нельзя не признать — жертва была крупной. Что ж, значит, ради его успеха шефы идут на все. Эти, с васильковыми петлицами, оказались в дураках. Копаются в контрабандных делах и сами расчищают ему, Реслеру, дорогу к главным секретам. Пожалуй, через два-три месяца он выполнит свою задачу. Можно ли будет ставить вопрос о выводе его из России? Пойдут ли шефы на это? Посмотрим. Уж он-то сделает все, чтобы лично вывезти главную информацию.
Завтра две ответственные операции. Нужно заложить в пятый тайник микрофильмы материалов, добытых в Нижнеуральске. Нужно вывезти из карьера портативную радиостанцию, тайничок для нее в гараже давно оборудован. Конечно, хранить у себя такую улику опасно, но... осень в разгаре, скоро зима. Зимой в карьер не пойдешь, следы...
Потянувшись, Реслер взглянул на часы и включил телевизор. Он любил смотреть детективные фильмы.
Приходя утром на работу, Алексей Петрович Климов обычно заглядывал к дежурному по управлению: лучше из первоисточника узнавать о всех событиях, происшедших за истекшие сутки. Не изменил он этой привычке и сегодня. Выслушав рапорт старшего лейтенанта, Климов взял со стола свежие, еще слегка пахнущие типографской краской местные газеты, вложил в них ежедневную сводку о происшествиях в области и собрался подняться к себе: сводку и газеты он всегда просматривал в первую очередь.
— Товарищ подполковник, — остановил его дежурный. — А у нас гость, только что прилетел из Москвы.
— Кто же?
— Капитан Ярослав Гавличек, сотрудник госбезопасности Чехословацкой Социалистической Республики, — сверяясь с записью, сообщил дежурный. — Он ждет в приемной. Я попросил Леночку напоить его чаем и занять чем-нибудь до вашего прихода. Документы проверил.
Климов хмыкнул, машинальным движением сдвинул шляпу на затылок — принимать гостей из-за рубежа ему еще не доводилось. Да и не вовремя, дел невпроворот.
— По-русски-то он хоть говорит? — спросил старшего лейтенанта.
— Отлично говорит. Почти без акцента.
— А надолго к нам?
Дежурный неопределенно пожал плечами — это, дескать, не в моей компетенции.
— Гостиницу ему закажи, — Климов потер подбородок. — И позаботься, чтобы был отдельный номер с телефоном и прочими удобствами. Все-таки гость.
Выйдя в коридор, Алексей Петрович в задумчивости остановился. Увидев входившего в вестибюль Гребенщикова, окликнул его.
— Слушай, Евгений Андреевич, не в службу, а в дружбу. Там, наверху, меня заграничный гость ждет, наш чешский коллега. Принять надо, как говорится, на должном уровне. — Подполковник извлек из бумажника десятирублевку. — Представительского фонда, сам знаешь, у нас нет, естественно, и запасов на такой случай не водится. Бери машину, заскочи ко мне домой, возьми баночку кофе растворимого, рюмок несколько, чашек. Потом в магазин... Все это отдай Леночке. Я начну беседу, а она пусть быстренько кофе заварит и занесет нам все это хозяйство.
Гребенщиков понимающе и, как показалось Алексею Петровичу, сочувственно улыбнулся, бросил по привычке короткое «есть» и устремился к выходу. Климов поднимался по лестнице, пытаясь восстановить в памяти скудные свои познания в братских славянских языках...
— Добрий дэнь, судруг Гавличек, — не очень уверенно произнес он, входя в приемную. — Здравствуйте, Лена.
Навстречу Климову поднялся немолодой, с седеющими висками мужчина. Модная прическа, тонкие, аккуратно подстриженные усы, белая сорочка с тонким черным галстуком и тщательно отглаженный штатский костюм придавали ему несколько франтоватый вид. Он по-военному пристукнул каблуками:
— Здравия желаю, товарищ подполковник.
Крепко пожали друг другу руки.
— А как вы узнали, что я словак? — спросил гость.
— Профессиональная тайна, — улыбнулся Алексей Петрович, понятия не имевший, что приветствовал коллегу не на чешском, как ему казалось, а на словацком языке, случайно запомнившейся фразой. — Что ж, пойдемте ко мне?
— Я доставил в Москву, в Комитет государственной безопасности, некоторые материалы, касающиеся нашего общего объекта заинтересованности — Фрайхмана, — неторопливо, подбирая слова, говорил Ярослав Гавличек. — Мы долго искали его, чтобы потребовать выдачи властям республики для предания суду за преступления против чехословацкого народа. Оказывается, вы его нашли. Мало того, сегодня он должен приехать в Долинск.
— Фрайхман? Но нам такой не известен.
— Это подлинная... настоящая фамилия того, кто ныне является «сотрудником коммерческой фирмы», Зигфридом Штреземанном. Того, кто совершал преступления и в России: в штабе «Валли» он служил под псевдонимом Франке.
— Вот оно что!
— Да. Мы получили из КГБ СССР запрос и информацию о Штреземанне. И довольно быстро, работая вместе с болгарскими друзьями, установили, что он — разыскиваемое нами лицо. Нам же прислали тогда и фотографии, и словесный портрет, и даже отпечатки пальцев...
Капитан Гавличек открыл замки своего «атташе-кейс» («дипломата» — как у нас стали называть портфели этого типа), извлек из него объемистую серую папку.
— В конце тысяча девятьсот сорок четвертого года, когда был казнен Канарис, а абвер вошел в РСХА[12], Зигфрид Франке появился в Чехословакии.
...Сердита была эта зима в Моравии. Семнадцати лет я стал разведчиком у партизан. Трудно было. Леса у нас не такие, как в вашей стране — все вычищены, просматриваются далеко. Холмы да глубокие лощины выручали немного. А главное, что выручало — любовь и помощь народа. Зимой мы больше в селах базировались, малыми группами, у верных людей. В отрядах партизанских много было русских — бывших военнопленных, бежавших из лагерей. И немецкие антифашисты вместе с нами дрались. А советское командование забрасывало уже к нам парашютистов — специальные группы русских, чехов и словаков — для помощи партизанам, для координации их действий.
В это время и стали появляться в наших краях лжепартизанские группы из немцев, власовцев и предателей чешского народа — агентов СД и гестапо. Население, принимая их за партизан, укрывало, помогало связываться с подлинными народными мстителями. А следом шли каратели. Многие товарищи, боевые наши друзья, попали в такие ловушки и погибли. Каратели, а иногда и сами лжепартизаны беспощадно расправлялись с выявленными таким путем патриотами, убивали, арестовывали, жгли их дома. Не щадили и членов семей — женщин, детей. Тяжелыми были утраты. В одной только Вожице мы потеряли двадцать три человека. А в других селах?
Через своих разведчиков узнали мы, что организатором лжепартизанских групп был гауптман Зигфрид Франке, опытнейший провокатор, прибывший в Моравское СД из Восточной Пруссии.
Мы сменили тактику. Предупредили о провокациях своих помощников, находившихся на легальном положении. Заходя в села, призывали к бдительности все население. И стали следить за Франке, намереваясь покарать провокатора.
В ясный январский день тысяча девятьсот сорок пятого года гауптман приехал в одну из четницких станиц[13]. Когда он выходил из машины, наш товарищ, Конрад Шульц, опознал в нем сына прусского латифундиста Фрайхмана, в имении которого Конрад работал до ареста и отправки в концлагерь...
Ярослав Гавличек отхлебнул глоток кофе, осторожно поставил чашку на журнальный столик.
— Угощайтесь яблоками, — предложил Климов.
— Спасибо. Я хотел бы говорить дальше очень коротко. Подробности все есть в документах. Здесь, — капитан Гавличек слегка прихлопнул ладонью серую папку.
— Мы долго ждали выхода Фрайхмана из участка, чтобы свершить акт возмездия. Но он не вышел. А когда стало темнеть, туда крадучись пробрался недавно появившийся в селе фельдшер Антонин Клогнер. Еще через два часа в село к зданию полиции подошли три автомашины с эсэсовцами. Фрайхман уехал в их сопровождении. Нас было трое. Что мы могли сделать?
...Мы взяли Клогнера. Завязав глаза, отвели его в партизанскую землянку. Допрашивал предателя начальник разведки отряда Вацлав Ваниш.
