Красным по черному

— Это как раз не самый сложный вопрос. Тем более что вы совсем недалеки от истины. — Уважение к собеседнику в тоне «умника» удачно сочеталось со спокойным достоинством. — Начну с того, что я действительно занимаюсь этими самыми «запредельно невероятными» вещами. Собственно, именно по этому поводу нам и необходимо было встретиться. Но вы человек, скажем так, труднодоступный и, кроме того, слишком материалист. В силу этих причин мне и пришлось избрать несколько экстравагантный способ стимуляции нашей встречи. Судите сами, как ещё я мог добиться этого? Придти и сказать: «Здравствуйте, я маг и чародей, и нам с вами нужно обсудить пару вопросов»? Во-первых, меня бы к вам и на пушечный выстрел не подпустили. Во-вторых, даже если предположить невозможное и я бы смог вам высказать что-то похожее, пусть не в таких утрированных выражениях, то как долго вы меня слушали бы и, главное, как на это отреагировали? Наконец, в-третьих, мне совсем ни к чему привлекать к себе ещё чьё-то внимание самим фактом нашей встречи, что случилось бы почти неизбежно. Поэтому и пришлось пойти по так называемому «нетрадиционному» пути и попытаться убить сразу двух зайцев: заранее наглядно продемонстрировать, что это не бред шизофреника, и получить возможность объяснить вам всё вот так, наедине.

Монаха нелегко было чем-то удивить в этой жизни. Однако сейчас он должен был признать, что сидящий перед ним «орёл» с этой задачей справляется.

— Хорошо, предположим, в подобном объяснении есть доля здравого смысла. Но почему, скажем, сегодня ты проигнорировал «Асторию», а предпочёл явиться в эту забегаловку? Для усиления эффекта?

— Не столько для усиления эффекта… Пожалуй даже — совсем нет. Скорее — в силу третьей причины. Здесь значительно меньшая вероятность того, что наш контакт зафиксируют, назовём их так, нежелательные свидетели, коих слишком много и в «Астории», и в «Европейской». Повторяю, данный разговор носит чисто конфиденциальный характер — принимая во внимание сферу вашей и моей деятельности.

Монаху снова трудно было не согласиться. В логике ему не откажешь. На психа этот малый явно не тянул.

— Ладно, мой вопрос будем считать исчерпанным. Вернёмся к основному: для чего я тебе так сильно понадобился?

Александр вновь улыбнулся.

— Дело в том, что я понадобился вам, возможно, не меньше.

— Да? А мне об этом забыли сообщить.

— Я понимаю, всё сказанное звучит как полный бред. Поэтому одно ваше слово — и вы меня больше не увидите. Никогда.

— Обойдёмся без опереточных фраз, — чуть скривившись, перебил Монах. — Конкретно: чего ты хочешь?

На сей раз этот оригинал слегка затянул с ответом. Несколько мгновений он молчал, устремив на своего авторитетного визави странно изменившийся взгляд полускрытых очками глаз. Наконец проговорил — неожиданно глухо:

— Мне нужно ваше содействие — для кардинального решения вопроса с одним… подонком. Взамен я берусь уберечь вас от серьёзной опасности, угрожающей вам лично…

Глава 5 «…и его имя покрыто мраком» (Окончание)

Помещение — наверняка, подвальное — напоминало больничную палату или, скорее, тюремную камеру образцового содержания: кровать, небольшой стол, два стула, унитаз, висящий прямо на стене, умывальник… Только окон не было предусмотрено. Лишь справа, под самым потолком находилось что-то вроде вентиляционного отверстия, через решётку которого внутрь едва проникал тусклый молочный свет занимающегося утра. Хотя на потолке и на стенах можно было различить несколько вмонтированных плафонов, выключателей найти не удалось. Подача электроэнергии, очевидно, регулировалась извне.

Осмотревшись (насколько это было возможно почти в полной темноте), молодой человек снова повалился на кровать. Голова разламывалась! Тем не менее он попытался сосредоточиться.

Кому и зачем могло понадобиться похищать его? Передел? Чушь. Себе дороже. Во-первых, Монах всё ещё в игре — значит, он пока прикрыт. Во-вторых, если б что-то такое произошло, с ним вначале попытались бы договориться. Лишь потом, в крайности (которой он не допустил бы), устроили «несчастный случай». Нет, даже просто убрать его вряд ли кто-то рискнул. А уж похищать не стали б однозначно! Менты? Смешно. Папашка не позволил бы — просто пристрелил самолично. ФСБ? Вышли на него в обход папашки? Нет, он бы всё равно знал. И зачем похищать? Просто взяли бы, без фокусов… Да и почерк — типично уголовный. Господи, как болит голова! И «ломает», кажется, всерьёз. Что ж за дурь эти падлы вкололи ему в машине? Итак… Мысли! Ау! Поехали дальше… Безутешные родственнички какой-нибудь из «посылок»? Маловероятно. И зачем им, опять же, с похищением связываться? Побежали бы, наивные, как обычно, в ментуру! На худой конец, попросту плеснули кислотой в очи ясные, проходя мимо, — и всех делов! Нет-нет, похоже, какая-то тварь решила «наехать» на папика, уворовав сыночка. Только зачем, суки, так грубо? Можно же было цивилизованно договориться… Ой, голова-головушка! Так и так надо ждать мучителей — уже, наверно, недолго осталось…

Он поднёс запястье c «Сейко» к самым глазам, пытаясь разглядеть, который час. Однако в этот момент щёлкнул замок, и яркий свет, ударивший по глазам, буквально ослепил его.

В комнату вошли сразу несколько человек. Он вскочил, но тут же был грубо отброшен обратно на кровать. Двое, лиц которых так и не удалось рассмотреть, сразу уселись к столу, а трое или четверо других заняли места около ослеплённого и растерянного пленника.

— Что, — глухо, но внятно обратился к нему один из севших за стол, — пытаешься вычислить, кто и почему?

— Я вообще не понимаю… — начал было он и тут же, получив несильный удар в челюсть, поспешил закончить: — Спасибо за предупреждение.

— Если ты думаешь, — как ни в чём не бывало продолжил «глухой голос», — что привезён сюда в качестве заложника, то ошибаешься. К твоему отцу у меня нет претензий, за исключением разве что одной: почему он не придушил тебя в колыбели. Могу обещать, однако, что генерал будет подробным образом проинформирован обо всём, что с тобой уже произошло и что ещё произойдёт… — говоривший сделал паузу, — …прежде, чем ты будешь отпущен домой. Равно как и об истинных причинах этого. Ты хотел, кажется, что-то сказать? Валяй, теперь можно.

Фраза о том, что его отпустят домой (как бы случайно оброненная и определённо услышанная), явно придала пленнику смелости:

— Будет очень большой нескромностью с моей стороны поинтересоваться этими самыми «истинными причинами»?

— Смотри-ка, мы, оказывается, мужественны, как Штирлиц в подвале у Мюллера. И чувства юмора пока не утратили, что свидетельствует о наличии гипертрофированного цинизма и полном отсутствии совести. А сам, значит, ты даже не догадываешься об этих самых причинах? Ты хоть раз подсчитывал, паскудник, скольким девочкам из тех, что посадил на иглу да продал, восемнадцать лет исполнилось? Сколько из них выжили… пока? Сколько калеками стали? Скольких родителей ты, «юморист», через их детей на тот свет раньше времени спровадил? Или эта статистика тебе до фени, а ты умеешь только баксы считать?

— Одних кассет с твоими шалостями, — вступил в разговор второй «невидимка» за столом (голос которого показался явно знакомым!), — сутками крути, не пересмотришь. И это лишь те, что ты сам снимал. Но ведь есть и другие: на них тебя запечатлели по-тихому на блатхатах — «в процессе»… Ты их увидишь. Все! Тебе предстоят обалденно-балдёжные дни сплошного кайфа и кино — сутками напролёт!..

Всё в их речи, тоне, словах настораживало и пугало. Нет, не пугало — наводило ужас, заставляло содрогаться. Он представил себе реакцию отца, попади ему на глаза хотя бы одна из его плёнок — самая безобидная! Впрочем, «безобидного кина» он не снимал…

— Что, удивлён? — вновь зазвучал «глухой голос». — Не спеши, сейчас я удивлю тебя ещё больше. Скажи, пожалуйста, а почему ты не заснял — на память, для истории, так сказать, — апофеоз своих дел?

— Не понимаю, о чём вы… — почти прошептал он, тщетно стараясь сдержать дрожь, которая била его