Ответ Корделии — 'Нет, нет причин' (IV. 7). Сравните со словами Леоноры в 'Фиделио' Бетховена: 'Nichts, nichts, mein Florestan'[147] Корделия не стремится к власти, она хочет любить свободно.
Эдмунд в начале пьесы просто хочет быть Эдгаром. Удача развивает в нем тягу к власти и вводит в соблазн зла — власти и зла как таковых. Его забавляет обман ради обмана. Он ранит себе руку, как пьяница в потешной драке, обманывает Корнуола, а потом становится опасен. Он играет с огнем, непонятно зачем стравив Гонерилью с Реганой, и призывает умертвить Лира и Корделию без видимых на то оснований. 'Естественный', 'природный' сын ведет себя неестественно и оказывается преступником, чей кинжал направлен против всех и каждого.
Глостер в начале пьесы хочет быть обычным человеком, всеми уважаемым пожилым придворным. Чрезмерная, безосновательная доверчивость к словам одного сына и излишняя готовность обвинить Эдгара ставит его существование вне рамок обыденности. В действительности, к гибели его подводит то, что, пытаясь спасти Лира, он поступает как личность, а не как придворный в традиционном смысле. Он превращается в отверженного, в преследуемого слепого, в отца, ставшего дитятей, и смерть его, проникнутая искренней, глубоко личной радостью, тоже необычайна.
Герцогу Альбанскому хочется спокойной жизни, он не обладает природной властью подобно Лиру и высокомерием Корнуола. Взять в руки бразды правления вынуждает его ужас происходящего. Корнуол не меняется, он тот, кем хочет быть, и умирает он насильственной смертью преступника, который верит только в силу. Эдгар желает надежности и прав законного сына. Он обречен стать изгоем. Когда его лишают опоры для нормального существования, он притворяется слабоумным, снедаемым чувством вины отщепенцем. Благодаря этому его характер меняется, он начинает понимать смысл собственных слов, и к финалу пьесы вырастает в личность. Кент не ищет новых путей, но остается кем был — честным и преданным слугой. У Освальда нет личностного своеобразия, только инстинкт самосохранения. Он меняет окраску, как хамелеон, — он настоящий антипод Кента.
Шут, возможно, самый интересный из всех персонажей. Трудно сказать, есть ли у него страсти и природный нрав. У него есть талант, его призвание — шутовство и только. В чем его талант? В иронии, как защите от трагических переживаний. Шут и Эдгар родственны Гамлету и Терситу. Шут держится за голые факты и потому говорит не прекрасными стихами, а шутливыми виршами, прибегая к спасительной иронии. В отличие от честности Яго, лишь отражающего чувства других людей, честность шута совершенно независима. Он изрекает простые истины и отделяет их от чувства, умаляя окружающий мир. В древнегреческой трагедии герой — обреченный страдалец, а хор должен выражать почтение, благоговейный страх и жалость, а также приятие трагического пафоса. В шекспировской трагедии, где персонажи — жертвы не рока, а собственных страстей, роль хора в том, чтобы будить чувство протеста, и эта роль умышленно апоэтична. В комедии шут бунтует против условностей. В трагедии шут восстает против неистовства личных страстей, постулируя трезвые, общие истины.
Именно потому что мы имеем дело с природой душевных состояний, а не сложившихся характеров, особое значение приобретают маски. Эдгар, нелюбимый сын, выдает себя за безразличного ко всему безумца, чтобы не погубить свою сыновнюю любовь. Он становится хитрым и. искушенным, и делает вид, что познал зло. И он, и Лир считают, что люди равны: Лир видит человечество одинаково слабым, Эдгар — одинаково злым. Эдгар в обличье Бедного Тома отвечает на вопрос Лира 'Кем ты был?':
Речь Эдгара, возможно, относится к Эдмунду, однако Эдгар начинает понимать, что этими же словами он мог бы описать и себя. Он переодевается крестьянином и в таком наряде закалывает Освальда. Кент скрывает парадные одежды, дабы Лир мог принять его верную службу.
Путаница и ошибки во взаимных оценках персонажей происходят в 'Короле Лире' или в результате помешательства, или как следствие умышленной страсти. Глостер и Лир ошибаются насчет собственных детей, герцог Альбанский и Гонерилья — друг в друге, Корнуол будто и не подозревает о существовании слуг, Освальд не замечает присутствия Эдгара в одежде крестьянина. Эдгар трогательно и неверно истолковывает причину ослепления своего отца: 'Отец за грязное твое зачатье / Глазами поплатился' (v.3), — говорит он Эдмунду. На самом же деле Глостер поплатился глазами из-за своего благородства. Ошибки безумия вносят сумятицу в воспоминания и суждения. Лир называет Глостера философом, а в сцене суда стул — своей дочерью. Наконец, он неправильно истолковывает слова Глостера во время их встречи в четвертом акте.
Теперь о буре, которую Шекспир не называет природой в 'Короле Лире'. Вопрос о сценичности 'Лира' зависит от того, как будет представлена буря. Сравните бурю в 'Короле Лире' с погодой в более ранних пьесах Шекспира. Первое, что всплывает в памяти, — битва на Босуорт- ском поле в 'Ричарде III'. Над Босуортом мрачное небо, и Ричард видит в этом дурной знак. В пьесе 'Сон в летнюю ночь' Титания говорит, что погода сильно ухудшилась со времени ее ссоры с Обероном: природа меняется вследствие их размолвки. Напротив, в 'Юлии Цезаре', хотя Каска опасается бури, которая дескать предвещает разлад в государстве, Кассий отвергает зловещие предзнаменования и встречает бурю с поднятым забралом. В начале второго акта 'Отелло' Монтано спрашивает о погоде на море, и дворянин отвечает, что 'в жизни не видал подобной смуты / Взъяренных волн'[148] (II.1). Есть две разновидности бури. Происходящее может быть воспринято как дурной знак, любопытным образом связанный с представлением о мире природы как о макрокосме, зеркально отражающем микрокосм человеческой жизни. Или же, как в 'Отелло', шторм — это вмешательство судьбы, выполняющей за человека его работу и тем самым рассеивающей турецкий флот.
Понятно, почему при постановке большинства пьес нет нужды в реалистических декорациях. Слов вполне достаточно, и дублировать их нет смысла. Однако рассмотрим бурю в 'Короле Лире'. После ухода Лира Глостер стоит перед своим замком, и Корнуол обращается к нему: 'Ворота затворить! Какая ночь! / <… > Ну, идем от бури' (II. 4). Придворный рассказывает Кенту, что Лир:
Акт III, сцена 1.
Сам Лир кричит буре: 'Дуй, ветер, дуй! Пусть лопнут щеки! Дуй!' и призывает ее 'Природы форму, семя разбросать, / Плодящее неблагодарных!' (III. 2). Он взывает: 'Пусть же боги, / Гремящие над нами в вышине, / Врагов своих отыщут' (III. 2). Спустя недолгое время он, однако, выказывает жалость к 'Несчастным и голым созданьям, / Гонимым суровой непогодой' (III. 4) и восклицает:
Акт ш, сцена 4.
