сооружение, шевелящееся в играющем свете качающихся на ветру фонарей. Луис попробовал калитку.
Заперто!
«Ну, ты и придурок! Калитка заперта.., или ты на самом деле думал, что муниципалитет оставляет кладбище незапертым после одиннадцати часов? Что никто не несет ответственности за сохранность могил? Что же делать теперь?»
Теперь он должен будет перелезть через ограду, устроить шоу в духе Карлсона; изобразить самого старого в мире ребенка, который вместо того, чтоб летать с моторчиком, перелазит через железную ограду.
«Эй, полиция? Я только выгляжу самым старым в мире ребенком, перелезающим через изгородь на кладбище „Плеасантвиев“. Просто я люблю мертвых! Конечно, я выгляжу словно грабитель могил. Ребячливость? Ах, нет. Я серьезно интересуюсь мертвыми. Не поможете ли мне отрыть одного из покойников?»
Луис прошел дальше вдоль ограды кладбища и повернул направо на следующем углу. Высокая железная решетка возвышалась над ним. Ветер стал холоднее и капли пота на лбу и на висках высохли. Его тень стала маслянистой и более бледной в свете уличных фонарей. Время от времени он поглядывал на ограду, а потом остановился, набрался сил, чтобы осмотреть ее повнимательнее.
«Ты хочешь перелезть через барьер? Не смеши меня!»
Луис Крид был достаточно высоким человеком, чуть выше шести футов и двух дюймов, а ограда была чуть выше девяти футов. Каждый прут изгороди венчало декоративное, похожее на пику, острие. Декоративным оно будет до тех пор, пока вы не залезете наверх, а потом не соскользнете ногой и не обрушитесь всем своим весом в двести фунтов.., сядете верхом на один из этих стрелообразных наконечников. Вот тогда-то лопнут ваши яички! Именно так и будет, а вы окажетесь свиньей, насаженной на вертел, и будете завывать, пока кто-то не вызовет полицию; а потом приедет полиция, снимет вас и отвезет в госпиталь. Луис продолжал потеть. Мокрая рубашка прилипла к спине. Стояла тишина, которую изредка нарушали автомобили, проскальзывающие вдали, по улице Хаммонд.
Но ведь можно же как-то проникнуть на кладбище!
«Должен быть выход… Повернись, Луис, лицом к фактам. Ты, должно быть, сошел с ума, но ты же не сумасшедший. Может, тебе и удастся забраться на эту изгородь, но надо быть хорошим гимнастом, чтобы не напороться на острие, словно бабочка. И даже если тебе удастся залезть на кладбище, как ты перелезешь назад с телом Гаджа?»
Луис шел по тротуару, завершая прогулку вокруг кладбища. Ничего дельного ему в голову пока не пришло.
«Все правильно, вот в чем дело… Еще чуть-чуть и я поеду домой в Ладлоу и вернусь назад завтра, после обеда. Завтра я пройду через ворота часа в четыре, найду какое-нибудь укрытие до полуночи или еще до более позднего времени. Я, другими словами, должен ждать до завтра… Великая идея! О, Луис, – великий комбинатор!., и в то же время, что я стану делать с большим мешком, который перебросил через стену? Кирка, мешок, потайной фонарь?.. То же самое, что поставить себе на лоб штамп гробокопателя – Грабителя Могил. Кто-то ведь сможет обнаружить его, черт побери!»
Все чувства на пределе. Но не было ощущения того, что все идет не так; сердце подсказывало Луису, что он уже не сможет завтра вернуться. Он не сможет вернуть себя в такое же безумное состояние… Только один раз, только один раз он мог решиться совершить такое.
Впереди показалось несколько домов.., замерцал квадрат желтого света на другой стороне улицы, и один раз Луис даже увидел отсветы работающего черно-белого телевизора и, посмотрев через изгородь, он увидел, что тут могилы были древнее, более округлые, иногда чуть покосившиеся в ту или иную сторону. Морозы и оттепели в течение многих лет. Сигнал стоп. Знак поворота направо. Луис повернул на улицу, параллельную улице Масона. А когда он вернется к тому месту, откуда начал, то что? Выбросить почти сотню долларов на снаряжение, а потом ходить вокруг да около?
Машина с включенными фарами свернула на улицу, по которой он шел. Луис шагнул за дерево, ожидая, пока машина проедет. Машина же двигалась очень медленно. Через мгновение белые лучи света ударили справа по тротуару, а потом пробежали по опасной ограде. Сердце Луиса сжалось. Полицейская машина, следила за кладбищем.
Луис вжался в дерево, содрал кожу на щеке, надеясь, что дерево достаточно толстое, чтобы спрятать его. А свет фар все приближался. Луис опустил голову, попытавшись скрыть белое, блестящее от пота, лицо. Пятно света достигло дерева, исчезло на мгновение, а потом метнулось к ограде уже за спиной Луиса. Тот быстро скользнул вокруг дерева. На мгновение взгляд Луиса остановился на темной мигалке на крыше автомобиля. Луис подождал, пока хвостовые, габаритные огни не засветятся ярко-красным светом. Он боялся, что вот сейчас неожиданно откроются двери, луч фонарика упрется в него, словно белый, указующий перст. «Эй, вы.., вы, тот, кто там прячется за деревом! Выходите, чтоб мы могли увидеть вас, мы хотим увидеть, что у вас в руках ничего нет! Подойдите, сейчас же!»
Полицейская машина проехала мимо, она завернула за угол, спокойно просигналила и повернула налево. Луис по-прежнему стоял, прижавшись к дереву, учащенно дыша. Во рту было кисло и сухо. Луис был уверен, что полицейские видели его припаркованную «Хонду Цивик», но это не существенно! Парковать машины с 6 вечера до 7 утра на улице Масон – в этом нет ничего противозаконного. Там были припаркованы и другие машины. Полным-полно машин тех людей, кто живет напротив кладбища.
Луис поймал себя на том, что высматривает деревья, по ветвям которых можно было пройти над изгородью.
Над головой шумела листва. Луис был уверен, что сможет…
Раньше он не разрешал себе думать об этом. Он подошел к дереву и полез наверх, упираясь теннисками в каждый выступ. Вниз посыпался дождь коры и листьев. Потом Луису удалось упереться коленкой в одну из ветвей. Если вернется полицейская машина и полицейские станут высвечивать фонариками дерево, все решат, что это просто такая странная птица сидит в ветвях. Значит, он должен действовать быстро.
Луис забрался на верхние ветви, одна из которых шла над изгородью на территорию кладбища. Луис чувствовал, что снова превратился в двенадцатилетнего мальчика.
Дерево было неподвижно; оно стояло, как скала, недвижимое на ветру, хотя листья его шелестели, бормотали. Оценив ситуацию, Луис чуть спустился и повис в воздухе, держась обеими руками за ветвь, которая теперь оказалась у него над головой. Ветвь была немного толще, чем рука взрослого мужчины. Луис висел в двадцати футах над дорожкой. Потом, повиснув на одной руке, Луис переставил другую руку ближе к ограде. Ветвь согнулась, но переламываться не собиралась. Луис слабо сознавал, что его тень великолепно видна на бетонных плитах тротуара – аморфная, черная обезьяноподобная тень. Ветер обдувал его, но только сейчас Луис почувствовал, что дрожит от холода. Тем не менее капли пота градом катились по лицу и шее грабителя могил. Ветвь согнулась и стала раскачиваться, вторя движениям человека. Каждый раз она сгибалась все сильнее. Руки.., запястья Луиса начали болеть. Он боялся, что тонкие, потные пальцы соскользнут в любой момент.
Наконец, Луис почти дотянулся ногой до изгороди. Его ноги в теннисных туфлях на какой-то фут не доставали до копий ограды. Острия выглядели грозно. Они казались наточенными. Наточенные или нет, Луис неожиданно понял, что его яичкам ничего не грозит. Если он упадет, острия проткнут его насквозь, и он всем своим весом сам насадит себя на колья, так что копья проткнут его до самых легких. Вернувшиеся полицейские легко и с некоторым испугом обнаружат украшение Хеллоуина на ограде «Плеасантвиева».
Дыша учащенно, но еще не задыхаясь, Луис прикоснулся ногой к изгороди, желая сделать передышку. Мгновение он исполнял танец в воздухе, искал ногами опору, раскачиваясь, чтобы поставить ноги на острия.
Лучи света коснулись его и исчезли.
«О, Боже! Это машина! Проехала машина, какая-то машина…»
Луис попытался подтянуться на руках, но руки скользили.
Двигаясь с помощью рук, он повернул голову направо, глядя через плечо. Да, проехала машина. Она проскочила мимо, даже не замедлив хода. Удача. Если это…
Руки соскользнули чуть ниже. Луис почувствовал, как на голову ему сыплется крошево коры.
Сперва его нога промахнулась, но со второй попытки Луису удалось встать на острие и, боже, он едва
