расчищенными дорожками и как бы два города в одном: кварталы новых громадных зданий перемежались с деревянными домиками старинных улиц. Контраст был удивительный, но свет, чистота воздуха, блеск снега объединяли противоречия… Тогда на этих улицах я очень сильно ощутил, как наша новая действительность проникает в старую ткань прошлого. Проникновение совершается бурно, но не стихийно. Ткань разрывается там, где должна быть разорвана и заменена живыми клетками. В организованной этой смене отживающих частей новыми заложена и мысль строителя и чувство художника… Я сделал тогда первые записки к будущему большому роману, который представлялся мне романом об искусстве, скорее всего — о театральном искусстве, вероятно, о женщине-актрисе, о ее развитии с детских лет до славы и признания…
Впоследствии я не переставал возвращаться к этому замыслу. Героиня то уступала место новым предполагаемым героям, то двигалась вперед, сотни обстоятельств ее жизни уводили меня в разные стороны, записки мои умножались, папка, в которой они хранились, была названа мною 'Шествием актеров'.
Так сам автор рассказывает о возникновении художественного замысла, работа над которым займет более сорока лет и оборвется только смертью писателя… Всмотримся поэтому пристальней в первые роднички, которые пробиваются на поверхность.
Одна из тайн искусства и загадок художественного мышления — творческие импульсы. По словам Федина, импульсом к работе для него чаще всего'…служат зрительные восприятия, так же как в большинстве случаев на впечатлениях видимого строится образ'.
Зримое представление того, как 'новая действительность проникает в старую ткань прошлого', образ 'как бы двух городов в одном', долго не покидало Федина. Он даже и повторно пережил это чувство при посещении Саратова.
В родной волжский город Федин приехал в октябре 1939 года на юбилейную годовщину Н.Г. Чернышевского.
…Вот когда состоялась новая большая встреча с Чернышевским среди словно бы вынутых из полета времени и печально застывших пейзажей старого Воскресенского кладбища, на том самом месте, где некогда, слушая рассказы отца Александра Ерофеевича, мальчишкой вглядывался сквозь разноцветные стекла надгробной часовенки вовнутрь ее, стараясь из букв и слогов составить надписи на венках, положенных на могилу загадочного народолюбца его немногими почитателями. Теперь со дня смерти Н.Г. Чернышевского прошло пятьдесят лет.
Был сооружен новый памятник на могиле. И именно Федину предоставлена возможность произнести подходящие к случаю слова.
Федин волновался.
'…Если бы меня попросили назвать русских людей XIX столетия, которые могли бы служить для человека образцом прозрачно чистой и героической нравственности, — говорил он, — я первым назвал бы имя Чернышевского. Это был человек-кристалл. Страстный революционер по темпераменту, по духу, по складу характера…'
В этот приезд в Саратов Федин впервые повстречался с Ниной Михайловной Чернышевской, внучкой мыслителя, хранителем Дома-музея Н.Г. Чернышевского (переписка между ними велась еще со второй половины 20-х годов). Эта маленькая женщина, на смуглом лице которой светились черные живые глаза, была энергична, любознательна. Встречи и обмен письмами с нею продолжались затем с перерывами более тридцати лет.
Нина Михайловна была не только достойным хранителем 'гнезда Орла', как назвал однажды Федин Дом-музей Н.Г. Чернышевского, но и целеустремленным и сведущим исследователем литературы. Работы и воспоминания Н. Чернышевской интересны тем, что в них тонко и аналитично прослежено воздействие идей и литературных мотивов Чернышевского на творчество Федина (образы коммунистов Извекова и Рагозина, повесть «Старик» и др.).
В тот приезд, в октябре, Федин долго и бесцельно бродил по знакомым саратовским улицам, вглядываясь в подвижный их облик, стараясь угадать и рассудить, по каким законам волны времени точат и смывают, казалось бы, еще вчера столь независимо и гордо шумевшую здесь жизнь, мир страстей, картин и видений его детства. И какие новые побеги и ростки выбрасывает на место исчезнувших и отмирающих все та же неистребимая и вечно обновляющаяся жизнь.
Такой была и встреча с бывшим Сретенским начальным училищем, школой, где за партами сидели теперь совсем уже другие мальчики…
Вернувшись в Москву, Федин написал рассказ 'Встреча с прошлым'. Автором владеет строй чувств, близко перекликающийся с тем, что определил замысел трилогии.
'Встреча с прошлым' — лирический рассказ, в котором при изображении отрадных перемен в судьбах людей и облике провинциального города за несколько десятилетий звучит еще и естественная человеческая грусть, связанная с мыслью о смене и уходе поколений. Видоизмененным используется тут, в соответствии с особенностями повествования, уже знакомый образно-смысловой мотив. 'Много лет я не ездил в родной город, в котором прошло мое детство. Недавно я там побывал… Два города стоят на том месте, где был один…' — так начинается 'Встреча с прошлым'. Федину, по собственным словам, хотелось передать в этом рассказе 'резкое противопоставление двух миров — ушедшего вдаль прошлого и молодой жизни, явившейся в Октябре'.
С самого начала, еще за два-три года до осеннего приезда 1939 года, писатель связывал место действия по крайней мере 'двух частей' задуманной книги 'Шествие актеров' с родным волжским городом. Естественно, что его занимал театральный облик старого Саратова.
Федин стремится оживить в памяти собственные впечатления молодых лет и восполнить недостающие сведения. Его интересует как серьезная театральная сцена, так и легкие развлекательные заведения вплоть до садовых варьете с открытой площадкой типа 'театра Очкина' (что позже будет описан на страницах романа 'Первые радости'). Верные писательские помощники — саратовские старожилы. В их числе, конечно, милейший и добрейший человек, муж покойной сестры Николай Петрович Солонин. Ему-то и адресовано письмо Федина от 8 декабря 1937 года — одно из первых сохранившихся свидетельств о сборе материалов для будущей трилогии. Оно содержит расспросы о прошлом театрального Саратова вплоть до 1919 года.
К весне 1938 года художественный замысел определился уже настолько, что писатель считает возможным оповестить о нем широко. 6 мая 1938 года в газете 'Красная Карелия' наряду с заметками Вс. Иванова и А. Макаренко под общей шапкой 'Над чем работают советские писатели' было опубликовано выступление К. Федииа, озаглавленное 'Роман нравов'.
'Главная моя работа в этом году, — писал Федин, — новый роман, замысел которого возник сравнительно давно… Книга будет состоять из трех частей. Действие первой относится к 1910 году, второй — к 1919. События, изображаемые в этих частях, протекают в богатом провинциальном городе. Я даю большое число действующих лиц, разнообразные круги общества — начинающего подпольную жизнь юношу-революционера, рабочего депо, грузчиков, торговца, актеров «губернского» театра. Театр вообще должен занимать в романе существенно важное место потому, что коллизия 'искусство и жизнь' является основой замысла.
В 1910 году протекает ранняя юность героя романа — революционера и детство героини — будущей актрисы… Героический 1919 год будет дан в романе как картины гражданской войны… Наконец, третья часть романа. Ее действие относится к 1934 году, и в ней я хочу дать синтез больших человеческих судеб нашего времени… Путь замечательной актрисы по-новому пересекается с жизнью выдающегося большевика, со старым актером и былым провинциальным драматургом…'
Рождение замысла крупного литературного полотна нередко предваряется или сопровождается разработкой сходного материала, близких сюжетов, родственных тем. Исподволь готовясь воссоздать широкие картины эпохи, воображение и ищущая мысль художника как бы заблаговременно стремятся зорче вглядеться, глубже постичь области сопредельные. Очередность работ при этом вызывается моментом и чувством; их внутренние сцепления и взаимосвязи самому писателю открываются лишь позднее. Но именно так возникают произведения, которые при всей их оригинальности и независимой значимости в широкой перспективе творческой биографии автора можно рассматривать вместе с тем и как необходимые «этюды» к большому художественному полотну.
