Быть может, она была права: тому, кто хочет быть впереди, нужно побольше напора, а ее сын скорее склонен размышлять даже там, где надо действовать, хотя б и не лучшим образом. «Экспромт лучше натуги», — засмеялся Вольта.
Потом он вспомнил, как еще в 1770 году ездил с матерью в Милан, где 14-летний Моцарт дирижировал своей оперой «Митридат». Как тогда же Вольфганга Амадея с триумфом избрали в Полонскую филармонию после часового заточения на экзамене, чтоб убедиться в самостоятельном сочинении сложной многоголосной композиции на заданную тему. Жаль, что у физиков этого не принято. Вольта тоже, пожалуй, смог бы обойтись без подсказки.
И снова звучали слова, что зальцбургский архиепископ Иероним, граф Коллоредо третирует Моцарта — концертмейстера своей придворной капеллы, словно раба, что будто бы его жена Констанца Вебер наставляет ему рога, что Моцарта назначили на место, которое прежде занимал великий Глюк, камермузикусом в Вену, и что не раз выручал композитора с либретто его восторженный поклонник, опять же итальянец де Понта.
Только в сентябре 1789 года Вольта решился открыться брату. «Уж давно на душе тяжело, меня заботит, это между нами, любовь, которую я прячу даже от себя. Много раз я пытался рассказать тебе, но нет мужества. Это дело надо делать очень умно, оно из категории очень волнующих, ты меня будешь упрекать, печаль в моем сердце, так что не дави на меня, я буду за это крайне признателен. Смотри сам, но будь снисходителен. Я поражен в сердце, меня одолел соблазн. Настолько другой мир, другие люди и родители, другие цели, что я тяну и откладываю реализацию своих планов, не зная, что делать. Дело обычное, но…
Кто ж она? Боюсь сказать, но она — театральная звезда. Не ужасайся, а читай дальше. Прежде чем нападать на предмет моего обожания, вспомни, что искусство не позор. Не веди себя как инквизитор. Ее ничто не может запятнать, так чиста, так порядочна. Конечно, жаль, что положение семьи вынудило ее выйти на сцену. Я ничего не хочу, кроме ее возврата к жизни простой и частной, я страстно жажду ее ухода со сцены. Моя возлюбленная — Марианна Парис.
Ее рекомендовала графиня Салазар с виллы Триульцы, ей покровительствует князь Кебенюллер, а рекомендует князь Альбани. Она родилась в Риме, несколько лет провела в монастыре как воспитанница. Из-за какого-то несчастья семья попала в тяжелое положение, а у нее голос. В театре у нее отличная репутация, она сама скромность. Конечно, ходят разные слухи о причинах их бедственного положения, скабрезности о родителях и братьях, разные версии, вроде того, что родители в молодые годы вытолкнули ее содержать семью, торгуя своим даром. Мать ее даже не понимает, чем плох театр, где же делать карьеру, чем нехороша музыка?»
Страница исписывается за страницей, появляются эпитеты «моя дорогая Марианна», междометия «о!» и «ах!». Право, жаль, что еще далеко до рождения кинематографа — перед нами сюжет, вполне достойный мелодрамы в стиле фильмов тридцатых годов. Но это, что называется, «в сторону», а Вольта, этот умный и весьма сентиментальный человек, уже выяснил, что на «масленицу дорогая едет в Виченцу. А я на три дня в Павию, потом остановлюсь в Милане в «Отеле Льва». Любовный марафон набирает скорость.
Так сама судьба занесла Вольту в оперный театр — властитель дум всей страны. Музыкальные и склонные к лирике южане наслаждаются, нет, вернее даже, живут страстями сцены. Здесь все красиво, неожиданно, ярко — как раз то, что надо людям, чья кровь согрета солнцем Италии. Впрочем, разве сама жизнь не театр? Только в театре все более сгущено и события не так растянуты во времени, как в реальной жизни. Труппа, где пела Марианна, безостановочно гастролировала но всему югу Европы, избегая, впрочем, нищих южных областей полуострова, где царствовала скаредная поросль испанской линии Бурбонов и свирепствовала инквизиция не хуже, чем на Пиренеях.
Реакция близких не заставила себя ждать. Луиджи категорически против: преодолей свою слабость, не иди на поводу обстоятельств, ты потеряешь мое уважение, если не освободишься ото всех обещаний, которые успел надавать Парис. Не надеясь на благоразумие слабохарактерного брата, Луиджи обращается за помощью к Вилзеку, и тот из Милана подключается к попыткам погасить любовный пожар.
«До меня дошли новости, которые гуляют повсюду, что Ваша милость порешили о женитьбе на Марианне Парис, которая уж год разъезжает с этим театром. Подобное известие для меня сюрприз, мне интересно, чем Вы руководствовались в своих поступках, что возбудило Вас, я еще не могу представить. При выборе жены надо бы совмещать свои стремления с мнением родных. Думается, что следовало бы отречься от своих планов и предположений относительно этого дурного альянса, который наверняка для Вас не нужен, хотя б это было нелегко Вашему сердцу. Потому желаю, чтоб Вы не вели в одиночку своих дел, тем более столь аффектированно. А еще желаю Вашей милости получше подумать, когда встречаются дела с последствиями, где надо бы сомневаться, чтоб не пришлось раскаиваться, как при подобных инсинуациях. С неизменным почтением». Вот так!
Тогда же, 21 ноября, Вилзек написал архидьякону. «Мне очень жаль, но в соответствии с Вашими предположениями Ваш брат профессор действительно надумал настоящее долго с женитьбой. Не в моих силах, но я охотно помолодел бы, чтоб за год обучения привести в порядок Вашего братца. Как договорено, надо бы отправиться туда с приемлемым поводом, но он все не находится, чтобы принудить мешающую персону этой необычной ситуации устраниться. Я не брошу дирижировать этим делом, о чем буду Вас информировать, чтоб можно было размышлять с учетом всех обстоятельств, для исключения ошибки. Чтоб помочь Вашему брату, надо все проверить. Не беспокойтесь, все будет нормально».
Через два дня в заговор «доброжелателей» включился каноник Джованни. Ясным языком он передал Алессандро свои недвусмысленные возражения его «безумным» планам. Что ж оставалось делать Вольте? Да, я получил письма, думал он, да, я отнесусь к их содержанию серьезно. «Да, дорогой брат, — писал он к Луиджи, — я все рассказал Терезе Чичери, но «это не очередное развлечение», «это не слабость», не будет, «как в прошлый раз». Я совершенно искренен: разве не горе, когда требуют: отвернись от своей любви! Никакая развязка, никакой форсаж немыслимы хотя бы потому, что ее нет в Павии, к которой я привязан. Когда-то они увидятся, он может ей надоесть, она выйдет замуж, но за другого!»
Но постепенно удары холодного разума пробивают огненную завесу любовной страсти. Брат каноник наседает. Чичери ведет себя деликатно, но советует подчиниться семье. Забота и доброта графа Вилзека Вольту растрогали, а Вилзек пишет снова и снова, советуя одуматься окончательно: «Мне принесли от Вашей милости бесконечно приятное известие, и я увидел хорошие новости с отказом жениться на певичке. Нетрудно понять, что за привычки должны выработаться у девушки, которая вынуждена служить в театре, и как ее наклонности и прочие моральные свойства будут все меньше отличаться от принятых в этой среде. Не заставляйте меня повторять, что выбор жены должен согласовываться с семьей, что бесспорно, и не вестись личными сантиментами. Все это нормы общепринятые. Когда в женитьбе какое-то неравенство, то это станет причиной многих драм, поэтому по надо поднимать этого груза в одиночку, а пока, впрочем, уступите своей натуральной страсти. Быть может, Вам больше по нраву другой совет, но сдержитесь в главном, и Вы одержите победу, ибо при разумном поведении появляется самоуважение».
Вольта прислушался к доводам. Тем более что надо было списаться с Соссюром, обдумать мысли Гаттони по поводу Лавуазье, подправить курс в университете. И острота матримониальных намерений снизилась, притупленная временем. Однако через год, в конце 1790 года, тлеющее пламя вспыхнуло с новой силой.
Массированные атаки на безумца продолжались. Некто «Монсиньор Р.» и Ландриани говорили о простом рефлексе. Чичери просила не причинять горя родным своей женитьбой на Парис. Сводная сестра Чиара (сестра Лодовико Рейна, мужа Клары Вольты) повторяет то же (сговорились!) и заодно жалуется на свою дочь: «Твоя племянница говорит, оставьте его в покое. Не огорчайте его, пусть компрометирует себя, кто хочет, тот обязательно рухнет в грязь, не сейчас, так в другой раз непременно!»
Вольта в отчаянии, но бьется как лев. Он снова и снова повторяет те же доводы о любви, чистоте суженой, благородности ее семьи. «Я еще жив, что вы рыдаете надо мной, скорбите и мечитесь, подождите, пока уйду в иной мир! А где добродетель, любовь, терпимость? Кто ж будет рубцевать язвы этого мира, о которых все сострадают? Позор вам и презрение, развели канитель вокруг желающих жениться, чтоб развести их! Но зачем ломать человека, ставить на колени, делать несчастным на всю жизнь? Неужели любить греховно? Ведь без любви не может быть счастья, любовь пришла, а вы губите ее! Я не боюсь ничего, ни вашего гнева, ни каких-то тягостных последствий. Вы молитесь, призываете благодать с неба, она пришла, а вы отворачиваетесь от нее!»
