7
Еще неведома моему герою удручающая истина, что все - однажды: и дождь, и слово, и пейзаж, и за повседневным мельканием не слышна музыка утрат. И когда тетя Сильвия, оторвавшись от книги, спрашивает неведомо кого, не Ванванча, не Люлюшку, а пустое безответное пространство: 'Что вы будете делать, когда я умру?', Люлюшка корчит уморительную рожу, а Ванванч говорит, обнадеживая: 'Не умрешь'.
И вот они едут в поезде по Грузии, читают, смотрят в окно, считают лампочки в туннелях, обгладывают куриные косточки, лакомятся припасенной дыней. Затем ранним утром следующего дня погружаются в белесое облако, пронизанное золотыми стрелами восхода, и чистые домики Батума окружают их.
Дядя Саша, папин брат, встречает их и сопровождает до морского порта. Он похож на папу, но старее и, конечно, не такой главный: он простой бухгалтер, хотя до Ванванча долетают смутные толки о его былом офицерстве. Однако Ванванч пока не улавливает сути. Это года через три он ахнет, узнав, что дядя Саша был белым офицером, года через три, а пока перед ним доброе, улыбающееся, немного усталое дядино лицо, и дядя поминутно утирает лоб скомканным платком, потому что с утра разливается душный, тягучий, обременительный июньский зной.
Они едут на извозчике, пока не оказываются перед черным бортом громадного парохода с непонятным названием 'Франц Меринг'. То есть Ванванчу кажется громадной эта отжившая свое, старомодная паровая посудина, курсирующая меж Батумом и Крымом, коптящая тропическое небо и время от времени оглашающая окрестности хриплым старческим ревом. Дядя Саша хватает чемоданы. Руки напрягаются. Лоб в поту. Но на лице улыбка, и он что-то еще выкрикивает на ходу, что-то, видимо, смешное, потому что Сильвия смеется и Люлю тоже. Она в корсете, и потому подбородок ее надменно задран, тонкие стройные ножки аккуратно ступают по деревянному причалу. Почему они смеются, Ванванч не понимает - он вдыхает запахи моря и дегтя и очень волнуется, еще не веря, что взойдет на эту громадину. 'Быстрее! Быстрее!' задыхается дядя Саша, и они начинают взбираться по трапу. 'Очень похоже, как карабкались на борт тогда, - кричит он, задыхаясь, - тогда, - говорит он, - вот с этого самого причала, представляешь?' - говорит он. 'А почему же ты сам не уехал? - строго спрашивает Сильвия. - Почему?..' - 'Ах, Сильвия, - говорит дядя Саша и внезапно останавливается и ставит чемоданы, - ах, Сильвия...' - и вдруг начинает смеяться, задыхается и смеется. 'Ах, Сильвия!..' - 'Скорей, скорей!' - кричит Ванванч. 'Скорей!' - кричит Люлю, и Саша вновь подхватывает чемоданы. Шея его напрягается, ступеньки под ногами раскачиваются и скрипят.
Ночью Ванванч просыпается в тесной полутемной каюте и слышит, как где-то в глубине парохода глухо рокочет машина и доносится плеск волн. Душно. Незнакомые запахи и звуки окружают его.
Утром, позавтракав домашней снедью, они идут за Сильвией на палубу, 'на свежий воздух'. Дядя Саша уже забыт где-то там, на батумском причале. 'Сегодня мы приедем в Ялту', - говорит Сильвия. 'А кто же понесет наши чемоданы?' - лениво и без интереса спрашивает Люлюшка, хоть ей все известно наперед. 'Придет Баграм Петрович. Он будет нас встречать, - говорит Сильвия, - ты разве не знаешь?' У Люлюшки бледное лицо. 'Такой жуткий воздух, что невозможно дышать', - говорит она. 'Господи, на кого ты похожа! - огорчается Сильвия. - Не торопись, я кому сказала!' - 'Ну что я сделала? Что?!' - сердится Люлю. - Видишь, как я иду осторожно?..' Ванванч привык к этой войне. Он знает, что тетя Сильвия любит Люлюшку. В минуты благорасположения и мира она говорит о своей любви, и при этом ее большие пронзительные глаза переполняются слезами. 'Почему ты все время на меня орешь?' - спрашивает Люлю в минуты любви. 'Это от отчаяния, - объясняет мать, - сердце болит, понимаешь?' - говорит она и гладит, гладит дочь по головке. И нужно, наверное, прожить целую жизнь, чтобы осмыслить по-настоящему цену этого прикосновения.
И вот они, наконец, выбираются на палубу, и Ванванч видит всюду - у стен и на деревянном полу - множество людей. Что они делают? Некоторые, прямо на полу расстелив газеты и тряпки, завтракают. Ванванч видит нарезанный хлеб, и это его восхищает. И ломтики сыра, и зелень, и колечки огурцов. Они едят, но их сосредоточенность и помятость никак не вяжутся с синим бескрайним морем и синим счастливым небом, и веселым праздничным солнцем. И он думает, как это замечательно - есть прямо тут, сидя на полу, под ногами шагающих пассажиров! Какие-то дети бегают, перепрыгивают через лежащих. Кто-то спит прямо на голом полу, подложив под голову мешок. И тетя Сильвия с досадой смотрит в море, и Люлюшка замерла, надменно голову задрав, и Ванванч в своей соломенной шляпке млеет, восхищенный представшей картиной.
'А почему они все на палубе?' - спрашивает он. 'Они любят завтракать на свежем воздухе', - объясняет тетя Сильвия и кусает губы. 'Они просто бедные, - говорит Люлю, - видишь, какие они помятые и грустные?' - 'Не говори ерунду!' - сердится тетя Сильвия, и Ванванч понимает, что начинается привычная война, а кроме того, он знает, что бедные жили раньше, при царе. 'Я тоже люблю кушать на свежем воздухе', - говорит он, и ему хочется вооон тот ломтик свежего огурчика, с хрустом исчезающий во рту бородатого старика. 'Конечно, - говорит тетя Сильвия, - вот в Евпатории мы будем есть на свежем воздухе'. Ванванч видит, как у Люлюшки при этом насмешливо складываются губы, но убежденные интонации тети Сильвии ему приятны: в них есть надежность и покой.
Людей на полу так много, что невозможно передвигаться. Сильвия говорит нервно: 'Ну ладно, хватит, идемте...'
В каюте каждый предоставлен самому себе. Тетя Сильвия читает 'Манон Леско', Люлюшка вышивает на платке синюю розу, Ванванч смотрит в иллюминатор. 'А разве у нас есть бедные?' - спрашивает он у Люлюшки. 'А ты что, с луны свалился?' - говорит она и посматривает на мать. Ванванч садится рисовать.
'А знаешь, - говорит тетя Сильвия Ванванчу, - ты ведь уже плыл на этом пароходе. Плыл, представляешь? Ты-то помнишь? Люлюшка, ты помнишь?' Что-то смутное шевелится в сознании Ванванча, как будто бы он даже вспоминает что-то. 'Правда?' - спрашивает он, тараща глаза. 'Я помню!' - говорит Люлюшка. 'Тебе было четыре годика', - говорит тетя Сильвия. Ванванч радостно хохочет: 'Совсем маленький!' Ему приятно, что говорят о нем. Он еще не умеет притворяться равнодушным к вниманию, слабой ручкой умерить пыл рассказчика. 'И ты называл меня тетя Слива, и от качки тебя тошнило, и ты хныкал и говорил: 'Тетя Слива, рот болит!..' Ванванч хохочет. 'Я что, был такой глупый? - спрашивает он, наслаждаясь. - А теперь меня и не тошнит вовсе...'
От грохота пароходной машины некуда укрыться. Вдруг тетя Сильвия быстро поднимается, торопливо засовывает по чемоданам извлеченные вещи, защелкивает замки и говорит: 'Вставайте, дети. Скоро Ялта'. 'Как же мы понесем чемоданы?' - спрашивает Люлюшка с ужасом. 'Придет Ваграм', говорит Сильвия. И когда пароход, глухо и утомительно урча, пришвартовывается к ялтинской пристани (а это уже ранний полдень), в каюту вбегает Ваграм Петрович.
'Ваграм! - недовольно и сердито восклицает тетя Сильвия. - Зачем ты прибежал в каюту? Мог бы и на пристани подождать!..' Ваграм Петрович встряхивает черными цыганскими кудрями и чмокает тетю Сильвию в щеку и Ванванча в щечку, а Люлюшку тискает в объятиях. 'Ээээ, - говорит тетя Сильвия, - ну хватит, хватит!' Ваграм Петрович подхватывает чемоданы, и все двигаются к выходу. Тетя Сильвия продолжает капризничать. Она совсем на себя не похожа. Она не командует, не велит, а капризничает, как маленькая избалованная девочка. Но Ваграм Петрович не сердится на нее за это, не обижается - посмеивается, поддакивает и подмигивает то Ванванчу, то Люлюшке, а то бросает чемоданы и вдруг ловит белую руку тети Сильвии и начинает ее целовать. 'Перестань, Ваграм, прекрати!' - негодует тетя Сильвия и сама начинает смеяться. А как он движется при этом, как пританцовывает, как отставляет локти!..
Ваграм Петрович - главный Люлюшкин доктор, и он главный специалист по спондилезу, и он главный врач санатория, в котором им предстоит жить. 'Он мамин друг, - говорит Люлюшка Ванванчу, - он не просто доктор, а друг, понимаешь?'
Ванванч не думает сейчас ни о папе, ни о маме. Он видит Ваграма Петровича и радостно представляет себе, как они будут жить у моря - весело и раскованно. Он бежит за цыганским Ваграмом Петровичем со своим маленьким чемоданчиком, переполненный восторгом и приязнью... Где-то там далеко Арбат и Жоржетта, отвергнувшая своих буржуазных родителей, которые где-то там, в Париже, где-то там... Арбат... Париж... Евпатория...
