молчаливый Балясин обратился к Ванванчу: 'Ну, скажи, пожалуйста, как у тебя дела?' - 'Хорошо', - откликнулся Ванванч. 'А кем же ты намереваешься стать в будущем?' - спросил Балясин. Интонация была дружеская, заинтересованная, и Ванванч неожиданно ляпнул: 'Писателем...' 'О!' - воскликнула Маргарита Генриховна. Антик хмыкнул. А Фунтик заливисто хохотнул и хлопнул Ванванча по плечу. 'Ну, я полагаю, ты уже что-то пишешь?' - спросил Балясин. Лицо его было непроницаемо. 'Да, - сказал Ванванч как бы нехотя, - роман...' - 'И о чем же?' - спросил Балясин, и полные его щеки покрылись румянцем. 'Так, вообще, - сказал Ванванч, зажмурившись, - о разном... - и почувствовал, как и его щеки обдало жаром, но, еще не потеряв дара речи, добавил: - Первая строчка такая: 'Мне одиннадцать лет'.
Второе ели молча. Ванванч ни на кого не смотрел. На десерт Катенька принесла компот и пирожные. Такие пирожные Ванванч пробовал в Тифлисе, когда ему было пять лет. 'Ну вот, Антик, - сказал Балясин, вытерев рот салфеткой, - а ты роман не пишешь... Что ж ты так?..' Все тихо засмеялись. 'Вы же большевики, а живете, как буржуи...' - хотел сказать Ванванч, ощущая досаду на самого себя, но не сказал.
Вечером еще немного поиграли в детской. Во время игры Антик сказал Ванванчу: 'Все-таки ты, оказывается, большой врун... Врал, врал, как будто все кругом дураки...' Это прозвучало оскорблением, но защищаться было бесполезно. Фунтик ринулся его защищать: 'Ты ведь не наврал, да?.. Ты ведь правду сказал?..' Ванванча доконала его доброта. Отчаяние подступило к горлу, и он выдавил с трудом: 'Да я же не врал, я просто пошутил'. Тут вошла Маргарита Генриховна, и Антик сказал: 'Мама, насчет писательства он, оказывается, просто пошутил...' - 'О, - сказала Маргарита Генриховна, сияя своей холодной улыбкой, - я в этом не сомневалась'.
Собираясь укладываться спать, они болтали о разном. Ванванч вдруг вспомнил фотографию смеющегося Кирова. Киров был в простой гимнастерке. Между жизнью и смертью пролегала короткая дорога. 'А враги окружают нас, сказал Ванванч многозначительно, - и их слишком много'. Фунтик бросился к окну. 'Не вижу ни одного!' - закричал он. Антик сказал, кривя губы: 'Опять ты понес какую-то чушь!..' - 'А вот Кирова уже убили', - заявил Ванванч. Ему хотелось услышать от них подтверждение своим словам, и тогда стало бы понятнее, почему так осунулось и потемнело мамино лицо, почему в папином голосе появились столь непривычные нервные интонации. Да, почему? Почему? Но Фунтик насвистывал что-то пустое, а Антик старательно рисовал лебедя. Постели были уже приготовлены. У Ванванча на душе было неспокойно. Вдруг он заметил, что у него на подушке и у мальчиков на их подушках лежит аккуратно сложенное нечто из полосатой материи. 'А это что?' - простодушно спросил он. 'Как что? - удивился Антик. - Это пижама. Ты разве не знаешь?' 'Знаю', - ответил Ванванч, не понимая, что это такое. Он сидел на краю своей постели, не раздеваясь, и исподтишка поглядывал, как они посту-пят с этим своим волосатым. 'Пора ложиться', - улыбнулся Фунтик. 'Я не люблю спешить', - потерянно сказал Ванванч. 'Какой ты особенный', - сказал Антик, не скрывая усмешки. Ванванч ждал. Наконец мальчики начали раздеваться, и все, к счастью, разом встало на свои места. Ванванч увидел краем глаза, как Фунтик, скинув с себя все, натянул длинные полосатые панталоны, а затем такую же полосатую курточку и, ахнув, юркнул под одеяло.
Несколько дней после этого Ванванч хранил напряженное молчание. Когда его спрашивали, как было в гостях, сдержанно отвечал, что понравилось. Подогретый нелепым случайным бахвальством, уселся как-то за стол, вырвал из тетради чистый лист и легко записал первую строчку: 'Мне одиннадцать лет...' После же ничего не мог придумать и оставил эту затею. Однажды, все-таки разговорившись, выдохнул маме: 'Мамочка, почему у них такой громадный дом?.. У них такие кресла, как у Кемпа!.. И горничная!.. И они спят в полосатых пижамах!..' Мама поморщилась и сказала как-то не очень вдохновенно: 'Они хорошие люди... ну, это у Маргариты Генрихов-ны такой вкус... ну, немного такой, понимаешь?..' А папа вечером, выслушав откровения Ванванча, погладил его по голове: 'Да, у Маргариты есть буржуйские причуды... Ничего, ничего, мы это постепенно вытравим. Верно, Кукушка?' - 'Конечно', - отчеканил Ванванч и, выходя из комнаты, услышал, как папа сказал маме, посмеиваясь: 'Как тебе нравится этот маленький большевик?..'
Весна подступала медленно, лениво, испуганно, но вот, наконец, утвердилась, и обнажилась взрыхленная глина и зачавкала под ногами. Бабуся страдала от вечного холода и постоянно видела обстоятельные сны о Тифлисе и потому так же обстоятельно, с подробностями их пересказывала. Ее круглые добрые глаза покрывались влажной пленкой, губы едва заметно кривились. Ванванч видел все это и жалел бабусю, однако все как-то на ходу, не всерьез, словно ему не хватало времени на внимание к окружающим, а личная жизнь поглощала силы. Она была прекрасна и захватывающа, только все чаще и чаще долетающие до него отдельные фразы, какие-то недоумения, нервозность и ускользающие растерянные взгляды делали эту прекрасную жизнь немножечко напряженной, немножечко непрочной... Ванванч не любил неясности. Все должно было быть понятным: если уж пожар - то пожарная машина и звон колокола, если уж поющая птица - то птица, а не Елена Колодуб. Белые и красные, рабочие и буржуи, да и нет...
А весна все-таки брала свое. Уже высунулась первая любопытная травка. Почки напряглись, лопнули, распахнулись. Лелино плечо оставалось таким же горячим. Четвертый класс был на исходе, даже не верилось! На день рождения папа и мама подарили ему толстенную книгу о животных. Автором был неизвестный Брэм. На рисунках звери выглядели живыми. Появление каждого нового изображения сопровождалось маршеобразной музыкой - то ли он сам напевал, то ли она проливалась с небес... Хищники, пресмыкающиеся, птицы... Его любовью стала антилопа Бейза. История ее жизни выглядела возвышенной и трагичной. Ее длинные изысканные рога не всегда спасали от смерти, но их владелица была прекрасна.
Афонька Дергач, которого он познакомил с нею, был в восхищении. Он долго разглядывал антилопу, потом сказал: 'На нашу козу похожа... У нас была такая...' - 'Да это же антилопа, - обиделся Ванванч, - а рога какие!.. А глаза!..' У Бейзы были громадные глаза, переполненные тоской, и можно было вглядываться в них вечно... 'И у нашей козы рога такие же были, упрямо сказал Афонька, - и глаза такие же... Она у нас уметливая была, ровно кошка, все о ногу терлась, а глядела - ну, ровно жалостливая девка...' - 'Какая еще уметливая?' - недовольно переспро-сил Ванванч. 'Ну, добрая, значит...' - засмеялся Афонька.
Они полистали книгу, сидя на лавочке возле дома, и Ванванч предложил приятелю зайти к нему. 'Да ты что! - засмеялся Афонька. - Куда это? Нет, не пойду'. - 'Почему?' - удивился Ванванч. 'По кочану, - сказал Афонька, - не пойду и все тут...' - 'Да у меня никого нет дома, - взмолился Ванванч, одна бабуся...' - 'Во, во, - засмеялся Афонька, - бабка-то твоя меня с лестницы и спихнет... Давай лучше в тайгу сходим, поглядим, чего там да как...'
Тайга располагалась почти за домом, за строящимися домами 'кафеи'. Ванванч забежал домой, оставил книгу, и они отправились. Ему нравился Афонька все больше и больше, ему нравилось, как он расширяет синие глаза и восклицает, пораженный: 'Да ну?!.' Они уже вошли в царство первых пихт и сосен, как к ним присоединились мальчики из его же класса. Они сразу же наломали веток и соорудили себе сабли. Началось... Афонька в серой рубахе, спущенной до самых колен, сжав белые сухие губы, отбивался от стаи пыхтящих и ликующих дикарей или белогвардейцев, или буденновцев.. И тут Ванванч, изнывая от азарта, отшвырнул свою палку и крикнул: 'Сейчас такое покажу, что вы все ахнете!..' И кинулся к дому. В квартире было тихо. Бабуся в кухне рубила капусту. Ванванч проскользнул в папину комнату, вздохнул и погрузил руку в заветный ящик. Жмурясь и холодея, извлек из кобуры браунинг и покатился по ступенькам. Не было ни сомнений, ни страха, а только вдохновение и страсть. И он бежал и представлял, как они сейчас побросают свои палки и ахнут перед этим маленьким, блестящим, холодным чудищем. Когда они увидели, разглядели, то действительно выпустили из рук неуклюжее свое снаряжение... Ах, ах, ах!.. Настоящий?., Ах, ах!.. Ну, и чего он?.. Ух ты!.. А это чего?.. Вот это да!..
Он терпеливо все им объяснял, что нельзя спускать предохранитель, а если так, не спуская, то вот... щелк-щелк... Ух, ты!.. И каждый с благоговением прикоснулся и подержал в ладошке, и целился, ликуя, в ствол сосны или в небо, щелк... Ух, ты!.. По врагам революции! Щелк-щелк... Браунинг исправно старался. Наконец, они насладились им сполна, и он вновь очутился в руке Ванванча. Он прицелился в небо и щелкнул. Он прицелился в ствол сосны и щелкнул. Афонька под сосной собирал какие-то ранние ягоды и посматривал на Ванванча хитрым синим глазом. Вдруг он выпрямился во весь рост, прислонился спиной к сосне, рванул ворот рубахи и крикнул: 'На, бей революцию!..' Ванванч привычно и легко нажал курок. Раздался выстрел. Все подбежали, еще ничего не понимая.
Афонька, разинув рот, медленно двигался на Ванванча. Он шел и стонал, шел и стонал. Он делал это очень натурально, так, что Ванванч тоненько крикнул ему: 'Ну, хватит, Афонька, перестань!..' А сам все холодел и холодел.
