Сначала Ванванч, верный своей давней приязни к мягкому привычному Вартану, никак не мог приспособиться к новому лицу, но обаяние молодого мужчины было столь велико и внезапно, что нельзя было им пренебречь. 'А он кто?' - спросил Ванванч у Люлюшки шепотом. 'Он муж, мамин муж, новый мамин муж, - рассмеялась Люлюшка, - мамин раб и слуга... Посмотри на него!..' 'А Вартан?' - 'Ээээ, Вартан, - сказала Люлюшка, кривясь, - Вартан тоже был добрый и послушный, но глупый, понимаешь? - И она продолжила шепотом: - Он привез сюда однажды своего приятеля, бедняжка, на свою голову, представляешь? И мама в него влюбилась, и он влюбился в маму...' - 'А потом??!' - 'А потом Вартан заплакал, собрал свои вещи, и Рафик увез его куда-то на своей машине...' Ванванч вздохнул. Еще одна страница учебника жизни была перелистана...
А впереди вновь замаячил Урал. Мама была сосредоточенна и мрачна. 'Ашхен, - сказала Сильвия, - ну, хорошо, - враги, шпионы, троцкисты - но ведь что-то в этом неправдоподобное, а?..' - 'Что ты, Сильвия, что ты, прошелестела Ашхен, - это наша реальная жизнь. Мы должны все это выдержать - иначе нас раздавят...' При этом она, как обычно, смотрела в окно на белое здание консерватории и поморщилась, когда из распахнутого консерваторского окна донеслись громоподобные гаммы меццо-сопрано, а потом, когда этот же голос проревел на всю узкую улицу: 'У любви как у пташки крылья...' - стало просто невыносимо.
'Шпионы-шампиньоны...' - засмеялся Николай Иванович и долил сестрам вина в бокалы. 'Николай! - прикрикнула Сильвия капризно. - Ты что, не видишь, что творится кругом?!.' - 'А что такое?.. Что, Сильва?..' - 'Ты что, ничего не понимаешь?' - крикнула она и кивнула в сторону Ашхен. - 'Ну хорошо, успокойся, дорогая, - выдавил он испуганно, - ну, сидим и веселимся...'
Потом он отправился за женой на кухню, и она сказала ему зловещим шепотом: 'Ты разве не понимаешь, что она сумасшедшая? А? Ты забудь, что ты Бозарджанц... Навсегда забудь... Кончилось... Все. Этого уже не будет. Никогда... Помалкивай и получай свою зарплату... Все. Ты понял?' - И вдруг рассмеялась, да так громко, так беспечно, словно почувствовала за спиной тень Ашхен. 'Понял', - сказал он облегченно.
Он не любил и боялся многозначительных речей. И тут вошла Ашхен, оглядела их и спросила: 'Ну-с, что вы обсуждаете?' Сильвия щелкнула мужа по носу. 'Учу этого легкомысленного юнца, чтобы не забывал о вражеском окружении'. Николай Иванович хохотнул. 'Ах, ах, ах', - попыталась пошутить Ашхен. Но шутить она не умела. Она смотрела в окно и не видела глаз Сильвии, наполненных страхом, и она сказала себе самой с упрямством школьницы: 'Ошибки, конечно, бывают... Люди иногда ошибаются, но партия никогда...' - 'Урра!' - крикнул Николай Иванович. 'Николай, - строго проговорила Сильвия, - какой ты все-таки шалопай!..'
Они вернулись к столу, чтобы завершить прощальную трапезу. Николай Иванович долил вина в бокалы. Чокнулись за счастливый отъезд. Сильвия пригубила и поцеловала сестру в щеку. Ашхен думала о последнем письме Шалико и вся была на Урале, ибо выяснилось, то есть возникло подозрение, что Балясин и Тамаркин, кажется, ведут двойную игру!.. 'Кто они такие?' спросила Сильвия, покусывая губы. 'Ах, Сильвия, - сказала Ашхен, - лучше не говорить об этом... Это, конечно, недоразумение. Они хорошие специалисты, а уж большевики... и все было хорошо, но у Балясина некоторая склонность к комфорту... такая буржуазная склонность, и он стал главным, и, видимо, немного закружилась голова... я не знаю, как тебе объяснить... ну, не удержался... Я всегда говорила, что нельзя совместить преданность пролетариату и буржуазность, пролетарское и буржуазное... А Тамаркин блестящий специалист, но интеллигентик, понимаешь? Мягкий, дряблый... не пролетариат... с ним можно делать что хочешь, и вот, видимо, что-то такое... чего-то не понял... В общем, ужасно, ужасно...'
И тут она запнулась. Сильвия посмотрела на нее с печалью. Ашхен подумала об Изочке и пожала плечами. 'Какой пролетариат?.. - спросила Сильвия. - Ну, какой? Какой?..' Ашхен думала, что в Изочке-то, в этой хрупкой, умной, насмешливой, нет ничего пролетарского. А что в ней буржуазного?.. Начиналась обычная мешанина последнего времени. 'Что-то ты говоришь какую-то несуразицу', - сказала Сильвия. 'Пролетарское, - упрямо процедила Ашхен, - про-ле-тар-ско-е...' - и посмотрела на сестру свысока. 'Да, да,- сказала Сильвия послушно, - я понимаю'. - 'А я не понимаю!..' подумала Ашхен, негодуя на чертов туман, и вспомнила, как схлестнулись однажды Шалико и Иза по поводу какого-то Гаврилова. 'Странно,- сказала хрупкая москвичка, - обожаешь народ, а бьешь Гаврилова... Он что, не народ?..' - 'Он не народ, - сказал Шалико, - он сволочь...' - 'Интересно, засмеялась Изольда, - как ты это определяешь?..' - 'Это же так просто, рассмеялся он снисходительно, - кто не с нами - тот против нас, а? Что, Изочка?..' Она демонстративно ахнула: 'Как примитивно. Боже!..' А он засвистел что-то знакомое.
В день отъезда Люлюшка повела Ванванча погулять по Тифлису. Они поднимались по улочкам, ведущим к станции фуникулера, и там, на одной из этих улочек, остановились перед высоким красивым зданием с громадными окнами. 'А ты знаешь, что это за дом?' - спросила Люлюшка тихо. Он не знал. 'Это бывший дом одного миллионера, - у него была фабрика, а здесь он жил со своей семьей... Его фамилия была Бозарджанц'. - Последние слова она произнесла таким шепотом, что Ванванч вздрогнул. Смутно вспомнилось, как кто-то произносил эту фамилию. Люлюшка смотрела на него с загадочной многозначительной усмешкой. 'Ну и что?' - спросил он с нетерпением. И тут, сделав большие глаза, она ошарашила его: 'Этот Бозарджанц был отцом Николая Ивановича!..' - 'Так ведь он Попов!..' - чуть не крикнул Ванванч. 'Тсс, прошептала она, озираясь, - он ушел от отца мальчишкой, ну, юнцом... Он не хотел быть сыном буржуя...'
Они воротились домой. Был выходной день. Николай Иванович встретил их улыбаясь. Потом появился Арам Балян - худенький юноша в больших очках. Ванванч уже знал, что он и Люлюш-ка влюблены друг в друга. Ванванчу разрешалось присутствовать при их беседе, и он, сделав постное лицо, с интересом вслушивался в их будничный диалог, замирая, пытаясь разгадать их тайну по интонациям и жестам. Он уже знал, что Арама нельзя обижать, потому что он улетит. Так сказала Люлюшка. 'Вот так, возьмет и вылетит в окно и улетит...' - 'И не разобьется?' - спросил Ванванч, посмеиваясь. 'Да нет, улетит, - сказала Люлюшка серьезно, - просто улетит и не вернется, понимаешь?' Он кивнул, но не мог поверить. Ему вспомнилась Жоржетта, затем Леля, но это было все не то, не то...
Он вышел в другую комнату и признался Николаю Ивановичу, что посвящен в его тайну. Николай Иванович рассмеялся и сказал, что не надо об этом громко говорить... большевики могут не так это понять. То есть я очень уважаю большевиков, ты понимаешь, вот таких, как Ашхен, например, но ведь могут и не понять, могут сказать, что я сын буржуя, и дадут мне по голове!.. И снова рассмеялся.
Все это выглядело странным. 'А раньше, когда вы еще жили дома?' спросил Ванванч. 'О, - сказал Николай Иванович, - раньше, ты знаешь, я развлекался напропалую... мы развлекались... У меня были друзья, и мы вечером выходили на Головинский, и там мы такое устраивали... Такое устраивали!.. Мы тогда, - и он перешел на шепот, - презирали пролетариев, ну, глупые мы были, - и он радостно расхохотался, - мы их презирали за хамство, за скотство и уж так старались!.. Однажды в Тифлис приехал пролетарский поэт Василий Каменский, футурист, и мы его встретили на Головинском... Это вы - пролетарский поэт Василий Каменский? - спросили очень вежливо. Он обрадовался, что его узнали, засопел, задрал голову и говорит: да, это я... Ну так вот тебе за это! Бац, бац, бац, бац по щекам! А?.. И он побежал...'
...В Люлюшкиной комнате о чем-то шептались влюбленные. У Арама был нос с горбинкой, черный хохолок над белым лбом и голубые глаза. Он подошел к раскрытому окну и взмахнул руками. 'Не улетай...' - попросила Люлюшка одними губами и посмотрела на Ванванча. 'Не надо', - попросил и он. Арам сказал: 'Хороший день... так и тянет...'
...На вокзале, перед самым отходом поезда Ванванч сказал сестре не очень уверенно: 'Он бы и не полетел... Разве люди летают?..' - 'Конечно, полететь он не может, - шепнула Люлюшка, - но может улететь от меня... Ты разве не видел, какие у него руки?' - 'Ну и что?' - засмеялся Ванванч. 'Он ирокез'. - 'Да?!' - восхитился Ванванч, втягиваясь в игру. 'Кто он?' спросила Сильвия строго. 'Ирокез', - сказала Люлюшка небрежно. 'Перестань болтать глупости!.. - крикнула тетя Сильвия. - Что еще за ирокез?' - 'Ну, хорошо, хорошо, - сказала Ашхен, - пора прощаться...' - 'А какие у него глаза, - шепнула Люлюшка Ванванчу, - ты видел? Видел?..' - и она поцеловала его крепко, по-тифлисски, словно что-то предчувствуя...
...Когда они с мамой вернулись на Урал, в Нижний Тагил, папа встречал их на вокзале. И оставалось до Вагонки всего лишь четырнадцать километров. Их ожидал перед зданием вокзала черный автомобиль под брезентовым верхом, а не привычная бричка. За рулем сидел широкоплечий, грузный шофер, бывший матрос Анатолий Отрощенко. Круглолицый, с мясистым носом и такими же мясистыми влажными губами. Он
