отчество.
— В наручниках разговора не будет.
— Ты, ублюдок, еще по тыкве захотел?! — следователь начал угрожающе приподниматься. Я упрямо молчал. — Конвойный! — крикнул следователь, — сними с него наручники.
Я не спеша помассировал сильно опухшие запястья, покрытые кровавыми ссадинами, после чего достал из внутреннего кармана ветровки платок и начал осторожно вытирать лицо.
— Мой вопрос понятен? — зашипел Голопупенко.
— Вы не представились, и я совершенно не понимаю, что здесь происходит.
— Старший следователь прокуратуры Голопупенко Тарас Семенович, — я невольно улыбнулся. — Ну повеселись, повеселись, сейчас тебе будет не до смеха! Итак. Я веду твое дело об убийстве депутата Левина. Мне предстоит допросить тебя в связи со вновь открывшимися обстоятельствами.
— Мое дело вел следователь Колосов, вот с ним я и буду говорить.
— Твое дело теперь веду я, а Колосов отстранен. И, кстати, на Соколова тебе тоже надеяться не следует — он погиб, — мой окровавленный платок упал на пол, а Голопупенко наслаждался произведенным эффектом. — Так что начнем, Денис Григорьевич, начнем. Итак. В каких отношениях вы были с Еленой Силиной, в девичестве Зарубиной?
Мои мысли путались, я никак не мог сосредоточиться на главном. А что же главное сейчас? Соколов мертв, мое дело ведет самый гнусный следователь, который меня откровенно ненавидит, в камере меня ждут «неудовлетворенные оппоненты», а этот козел, сидящий напротив, пытается меня на что-то развести. В любом случае, сейчас лучше ничего не говорить и не подписывать. Остался еще адвокат, которого они не в состоянии заменить без моего согласия.
— Я ни слова больше не скажу, пока не встречусь со своим адвокатом.
— О! Еще один американских фильмов насмотрелся! Адвокат твой лишен лицензии и не может более заниматься практикой. Могу предоставить бесплатного адвоката, хотите?
— Нет, не хочу! Я вам не верю! Я плохо себя чувствую и хочу в камеру! — последнюю фразу я громко прокричал. В дверь протиснулась вопрошающая физиономия конвойного. Голопупенко только недовольно махнул рукой.
— Я бы на твоем месте не торопился в камеру, — на лице следователя появилась мерзкая улыбка. — И вообще… Ты бы подумал, стоит ли тебе туда возвращаться? Если расскажешь мне все, что надо и как надо, то сможешь вернуться в свою прежнюю хату. Хочешь?
— Что вы хотите от меня?
— Вот это уже разговор. Я хочу, чтобы ты признался в том, что собирался прибрать к рукам банк, принадлежащий Елене Силиной. Сначала ты убил ее покровителя — депутата Левина — выставив все как убийство по неосторожности. Заранее ты подготовил убийство самой Силиной, решив, что, раз ты будешь сидеть в тюрьме, то на тебя подозрение не падет. Умно, ничего не скажешь!
— Какое убийств Силиной? О чем вы?
— Хватит, Заречин! — Голопупенко стукнул кулаком по столу. — Хватит придуриваться! Силина убита два дня назад. Это заказное убийство. И организовал его ты!
— Так вот что вы решили на меня повесить?! Все! Разговора больше не будет!
— Так ты не хочешь вернуться в свою прежнюю камеру?
— Не хочу! Мне в новой камере очень понравилось, — я не мог сам себе объяснить, откуда вдруг взялась внутри эта убежденность в том, что я поступаю правильно, что нельзя верить ни единому слову этого мерзкого субъекта, а также в то, что я смогу выкрутиться из отчаянного положения в новой камере. В голове опять возникли слова молитвы: «Святителю отче Николае, моли Бога о мне! Пресвятая Богородица, спаси нас! Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешнаго!» В этот момент Голопупенко что-то важно мне растолковывал, но я его не слышал. В конце концов он, видимо, понял это по моему взгляду и с раздражением вызвал конвойного. Опять гулкий коридор, уже знакомая дверь камеры. На обратном пути конвойный почему-то не надел на меня наручники. Держа руки за спиной, я вытащил Юрину заточку и, взяв ее в правую руку лезвием вверх, спрятал, опустив рукав ветровки пониже.
Лязгнула за спиной дверь. Все! Я был один на один со своими проблемами. Теперь ни папа, ни Соколов, никто другой мне не поможет, кроме меня самого. Ну что же, чему быть, того не миновать. Двое нахалов привычно спрыгнули с верхних нар. Они все делали молча, с отвратительными ухмылками на лицах. Один, держа серое вафельное полотенце в руке, отправился на «очко», а второй достал из-под матраса цветную иллюстрацию из порнографического журнала с изображением обнаженной женщины и разложил ее на столе. У меня не осталось никаких сомнений в том, что сейчас должно произойти…
Далее все развивалось словно в замедленной съемке. Первого я полоснул заточкой по лицу. «Слава Богу, не задел глаз», — подумал я на автомате, глядя как его щека расходится в стороны, выворачиваясь наружу белой плотью. Парень завыл, закрывая лицо ладонями, по которым обильно заструилась кровь. Второй — с полотенцем в руке — на миг остолбенел. Мне хватило этого мгновения, чтобы с силой взмахнуть заточкой сверху вниз. Футболка с надписью «Kiss me» на груди с треском разорвалась. Белая ткань стала быстро окрашиваться в алый цвет… За дверью камеры раздалось характерное позвякивание связки ключей, и заточка полетела в «очко». Это получилось у меня на автомате. Вбежавшие охранники были вооружены резиновыми дубинками. Меня начали методично избивать. Потом появился начальник оперчасти. Его приказ был кратким:
— Камеру обшмонать, Заречина в карцер к Тихоне.
Меня подняли за руки, поставив на ноги, и уткнули лицом в стену, начав обыскивать. Грубые руки ощупывали все тело. Прикосновения к ушибленным местам причиняли сильную боль. На пол упал извлеченный из внутреннего кармана молитвослов. Я инстинктивно нагнулся, чтобы его поднять, и получил увесистый удар дубинкой по почкам. Не удержавшись, я взвыл от боли, упав на грязный пол.
— Вставай, сука! — охранники были вне себя от злости.
— Молитвослов отдай, — ответил я сквозь зубы.
Сержант подошел и демонстративно растоптал книгу огромным десантным ботинком.
— Забирай.
Я бережно сложил то, что осталось от книги, и убрал ее в карман. С огромным удивлением и радостью я обнаружил в кармане никем не замеченный флакончик с Крещенской водой.
— Заречин, встать! Руки за спину! — я, кряхтя, поднялся и, пошатываясь, поплелся по коридору. Каждый шаг отдавался в голове гулкой болью. Дикий выброс адреналина сменился апатией…
Карцером оказалось небольшое, грязное, нестерпимо пахнущее канализацией помещение. Вместо нар здесь были толстые каменные плиты, покрытые чем-то, что, наверное, лет тридцать назад было ватным матрасом. Свет пробивался сквозь крошечное зарешеченное окно. В помещении было нестерпимо душно. Ворох грязного тряпья, лежащий на дальних каменных нарах, неожиданно зашевелился, и оттуда раздался приступ безудержного кашля. Незнакомец медленно сел, сотрясаясь всем телом в конвульсиях. Из его рта вылетали какие-то ошметки, а губы были покрыты кровью. Мужчина находился в крайней степени истощения: голова его более походила на череп, обтянутый тончайшим пергаментом, а иссохшие руки с длинными костлявыми пальцами напоминали персонажей из фильмов ужасов.
— Ну, давай знакомиться. Тихоня, — начал незнакомец, окончательно придя в себя. Голос его был удивительно тихим, более походившим на шепот.
— Денис. Друзья зовут меня Дэнис.
— Здорово, Дэнис. У тебя, видать, первая ходка?
— Ага.
— А за что тебя прессуют?
— А ты откуда знаешь?
— Так ко мне только таких и сажают.
— А что в тебе страшного?
— А ты еще не понял? Тубик у меня. Ну туберкулез. Открытая форма, последняя стадия. Умираю я, парень[11].
Тихоня опять страшно захрипел. Казалось, он сейчас задохнется. Я огляделся вокруг и увидел рядом с раковиной алюминиевую кружку. Набрав в нее воды, я подошел к умирающему.
— На, попей, Тихоня.
