— Родя, ну я же и о тебе не забуду. У тебя всегда всё будет вовремя и самого высшего качества.
— Хорошо. Давай попробуем, — Радош снял трубку телефона. — Пригласите ко мне Калиоку. Да, немедленно!
— Лицом к стене! — скомандовал конвойный. Зазвенела связка ключей, и дверь в камеру с лязгом отворилась. Нет, страха у меня уже почти не было. После Крещения Тихони внутри что-то изменилось. Было ощущение, что в жизни сделано нечто очень важное. Важное настолько, что все ужасы тюрьмы с лихвой компенсировались одним этим делом. «Господи, помоги! Святителю отче Николае, моли Бога о мне! Пресвятая Богородица, спаси и сохрани», — практически непрерывно мысленно молился я.
По сравнению с моим прошлым визитом в камере что-то незримо изменилось. Нары, с которых спрыгнули те двое, что издевались надо мной, были пусты.
— Здравствуйте, — спокойно сказал я. — Где мои нары?
— Рядом со мной, проходи, — отозвался зэк лет тридцати, показывая рукой на соседние с ним нары, на которых стояла моя сумка, и лежал скатанный в рулон матрас.
Расстелив постель, я исследовал содержимое сумки. Ее основательно перерыли, но почти все было на месте. Отсутствовал мобильный телефон. Достав пакет с туалетными принадлежностями и полотенце, я разделся по пояс и отправился к раковине. Водные процедуры слегка подняли настроение. Одевшись, я услышал голос за спиной.
— Оклемался? Ну давай ко мне, сиделец, — это был пожилой зэк лет шестидесяти. Он сидел на нарах, отдернув наполовину занавеску. Я понял, что передо мной смотрящий хаты. — Садись рядышком, не стесняйся, — я повиновался. — Как кличут тебя?
— Денис. Денис Заречин.
— А погоняло есть?
— Пока нет.
— А друзья как зовут?
— Дэн или Дэнис.
— Нет, это не годится. Ну да ладно, не будем сгоряча тебя «крестить», сначала посмотрим, что ты за фрукт. Меня кличут Барином. Не слыхал?
— Нет, — я отрицательно махнул головой.
— Еще услышишь. Тут с тобой давеча беспредел хотели сотворить, ну так я с отморозками разобрался. Теперь здесь у нас правильная хата, а ты честный сиделец… Пока, — на меня смотрели холодные глаза. — Маляву от Милорда насчет тебя я получил, но ты нос не поднимай, не считай, что судьбу за хвост поймал. Понял?
— Барин, у тебя ко мне есть предъява? — я прямо посмотрел в серые, как сталь, глаза.
— Пока нет. Пока… С нашими правилами знаком?
— Знаком.
— Ну смотри, косяков не руби. Будут вопросы, обращайся. А теперь расскажи, что по жизни делать умеешь? Чем полезен можешь быть для сидельцев?
— Я готовить люблю, — сказал я после секундного раздумья, — но здесь, насколько я понимаю, с этим проблема.
— Да уж… О хорошей кухне в камере администрация как-то не подумала.
— А еще я рисую неплохо.
— А вот это интересно. Чем рисуешь?
— Лучше всего у меня акварелью получается, но могу и пастелью. Ну это типа карандашей таких, — ответил я, увидев недоуменный взгляд собеседника.
— Так ты и меня нарисовать сможешь?
— Вообще у меня лучше всего пейзажи получаются. Последний раз я рисовал море, пальмы… — я невольно ушел в воспоминания своего бегства на Кипр.
— Заметано! Нарисуешь меня на фоне пальм и моря?! — зэк явно воодушевился.
— Легко, только нужна бумага и карандаши.
— Напиши на бумажке, что тебе нужно, я закажу. Если получится, завтра и начнем! Иди.
Я молча встал и, сев за стол, написал небольшой список самого необходимого. Барин молча принял у меня листок и передал его зэку, который подскочил к смотрящему, стоило тому лишь бровью повести.
Я же достал из сумки маленькую иконку святителя Николая и, встав в угол, пристроил ее в небольшой нише в стене. Страницы молитвослова, на которых был напечатан акафист Николаю Чудотворцу, к счастью, не пострадали, и я начал молиться, тихо шепча слова себе под нос. Закончив, я искренне поблагодарил святителя за его помощь и защиту. Для меня было очевидно, что лишь чудом я до сих пор жив и здоров. Спрятав молитвослов и икону в карман, я лег на свои нары. Но отдохнуть мне не дали.
— Слушай, Дэнис, нам бы побазарить, а? — это был мой сосед. Я поднялся, забравшись на лежак по-турецки, и пригласил соседа сесть рядом.
— Меня зовут Евгений, — начал он, пристроившись рядом со мной. — Ты извини, если я чего не то спрошу, но… Я понял, что ты верующий?
— Да, слава Богу!
— Слушай, вот ответь мне на такой вопрос. Насколько я понял, любому священнику можно исповедоваться?
— Да, любому православному.
— В смысле?
— Есть же и другие церкви — католическая, протестантские конфессии, куча всяких сектантов. Ты крещен в какой церкви?
— Так в обычной, в нашей.
— Вот, стало быть, ты православный. И исповедоваться у ксендза-католика тебе нельзя. Толку от такой Исповеди не будет — один вред.
— Ну к нам сюда в тюрьму ходят же наши?
— Насколько я понял, кто только сюда не ходит.
— И как быть?
— Очень просто! Взять да спросить. Вы, мол, священник православный? Русской Православной Церкви?
— Понятно. Благодарю. Ну вот… Я о чем подумал. Ну решу я покаяться, так я ему должен обо всех своих делах рассказать, а вдруг он на администрацию работает?
— В смысле?
— Ну возьмет он потом, и куму все наши исповеди передаст — кто, значит, чего сделал в своей жизни.
— Это вряд ли. Даже если мы забудем о том, что священник в первую очередь человек верующий, для которого разглашение тайны Исповеди — преступление, то во-первых, за такое деяние он лишается сана без разговоров. Это конец всей его карьере. А во-вторых, от тебя на Исповеди никто не будет требовать имен, фамилий, адресов и прочего.
— Да? — в глазах собеседника было откровенное недоверие. — Это как же? Значит, украл я, скажем, что-то, и могу в этом покаяться и не говорить у кого и что?
— В принципе, да. Богу и так все известно, а священнику конкретные обстоятельства и фамилии не нужны и не важны. Может быть важным с точки зрения тяжести греха, например, воровство последних денег у неимущего человека, воровство у многодетной семьи, у детского дома, воровство церковного имущества и т. д. Но, опять же, никто конкретных адресов спрашивать не будет.
— Ты уверен?!
— Абсолютно.
— Слушай, Дэнис, ну ты просто у меня камень с души снял. Я уже два месяца все хожу и мучаюсь.
— Помоги тебе, Господи, Женя!
До вечера я обжился на новом месте, познакомившись с большинством сокамерников. Удивительно, но почти все очень серьезно восприняли тот факт, что я верующий человек. Ночь прошла спокойно. После
