Дули словно прочитал её мысли.
– Вы можете врезать мне по яйцам, если вам того хочется. Но у меня на ногах «док Мартинс», а у вас на руках ничего нет. Так что проявите благоразумие, миссас, и согласитесь на стакан холодной воды. Сейчас вода из крана идёт ржавая, но она быстро очищается.
– Сполосните стакан, прежде чем наполнять его. – Голос её звучал хрипло, едва не срывался. – Ими давно не пользовались.
– Будет исполнено. – До чего он услужлив. Напомнил ей местных жителей. Напомнил ей собственного отца, если на то пошло. Разумеется, Дули напомнил ей и Герда Аллена Коула, который стрелял в Скотта. Она уже собралась поднять руку и всё-таки ухватить его за яйца, только для того чтобы доставить себе такое удовольствие. Едва смогла сдержаться.
Потом Дули наклонился, держа в руке один из тяжёлых стаканов «Уотерфорд». На три четверти наполненный водой.
Пусть и не совсем чистой, но достаточно чистой для питья. Какой же прекрасной выглядела эта вода.
– Медленно и осторожно берёте стакан. – вещал Дули. – Я отдаю его вам, но если вы бросите стакан в меня, я переломлю вам лодыжку. Если попадёте, переломлю обе, даже если вы не пустите мне кровь. Я говорю серьёзно. Понимаете?
Она кивнула, взяла стакан, маленькими глоточками при-, нялась пить воду. В динамиках стереосистемы Дуайт Йоакам уступил место самому старине Хэнку, который принялся задавать вечные вопросы: «Почему ты не любишь меня, как любила прежде? Почему относишься ко мне как к сношенным туфлям?»
Дули сидел на корточках, его зад почти касался оторванных от пола каблуков, одна рука обнимала колени. Он напоминал фермера, наблюдающего, как корова пьёт из реки. Лизи предположила, что он настороже, но не в стопроцентной боевой готовности. Он не ждал, что она бросит в него тяжёлый стакан, и, разумеется, в этом был прав. Она не хотела оказаться с переломанными лодыжками.
«Естественно, я же так и не взяла первый, самый важный урок катания на коньках, – подумала она, – а по четвергам на Оксфордском центральном катке вечера одиночников».
Утолив жажду, она протянула стакан Дули. Он его взял, осмотрел.
– Вы действительно не хотите их… двух последних глотков, миссас? – Но и Лизи его уже изучила: войдя в роль хорошего парня, Дули переигрывает. Возможно, сознательно, возможно, сам того не понимая. Имело ли это значение? Вероятно, нет.
– Я напилась.
Дули допил воду, при каждом глотке его адамово яблоко скользило по худой шее. Потом спросил, лучше ли она себя чувствует.
– Я буду чувствовать себя лучше, когда вы уйдёте.
– Это справедливо. Много времени я у вас не отниму. – Он вновь сунул пистолет за брючный ремень, поднялся. Его колени хрустнули, и Лизи вновь подумала (более того, изумилась): «Это не сон. Это действительно происходит со мной». Дули рассеянно пнул стакан, и тот откатился на белый, от стены до стены, ковёр кабинета. Подтянул штаны. – Не могу здесь долго болтаться, миссас. Ваш коп вернётся, он или другой, и, как я понимаю, к вам может заявиться одна из сестёр, или это не так?
Лизи промолчала.
Дули пожал плечами, как бы говоря: «Пусть будет по-вашему», а потом высунулся из ниши. Лизи просто не верила своим глазам, потому что много раз видела, как Скотт проделывал то же самое: руками упирался в дверную раму, в которой не было двери, ноги оставались на деревянном полу ниши, а голова и корпус всовывались в кабинет. Но Скотт никогда не носил хаки. До самой смерти отдавал предпочтение синим джинсам. И у него не было лысины на макушке. «Мой муж умер до того, как начал лысеть», – подумала она.
– Чертовски красивое место, – сказал он. – Что это? Переделанный сеновал? Должно быть.
Она промолчала.
Дули по-прежнему высовывался из ниши, теперь ещё и покачивался взад-вперёд, поглядывая сначала налево. Потом направо. «Владыка всего, что видит перед собой», – подумала Лизи.
– Действительно, милое местечко, – продолжил Дули. – Как я и ожидал. У вас тут три комнаты, если можно назвать это комнатами, и над каждой часть крыши застеклена, так что естественного света предостаточно. В наших местах дома, в которых комнаты идут одна за другой, как здесь, мы называем ружейными домами или ружейными лачугами, но тут ничего лачужного нет, не так ли?
Лизи промолчала.
Он повернулся к ней с серьёзным лицом.
– Не подумайте, что я завидую ему, миссас… или вам, теперь, когда он мёртв. Я провёл какое-то время в тюрьме «Заросшая гора». Возможно, профессор вам об этом говорил. И именно ваш муж помог мне там пройти через худшее. Я прочитал все его книги, и знаете, какая мне понравилась больше всего?
«Разумеется, – подумала Лизи. – «Голодные дьяволы». Ты, вероятно, прочитал её раз девять». Но Дули её удивил.
– «Дочь Коустера». И мне она не только понравилась, миссас, я в неё влюбился. Я взял за правило перечитывать эту книгу раз в два или три года, после того как нашёл её в тюремной библиотеке, и я могу цитировать длинные абзацы. Знаете, какая часть мне нравится больше всего? Когда Джин находит в себе силы возразить отцу и говорит ему, что уходит, нравится это тому или нет. Вы знаете, что он говорит этому паршивому старому херу, уж простите меня за мой французский.
«Что он никогда не понимал долга любви», – подумала Лизи, но ничего не сказала. Дули не возражал. Он уже перенёсся в книгу.
– Джин говорит своему отцу, что тот никогда не понимал долга любви. Долга любви! Разве это не прекрасно? Сколь многие из нас испытывали это чувство, но никто не сумел найти слова, чтобы выразить его. А ваш муж сумел. Поэтому всем остальным нужно стоять и помалкивать, вот что сказал профессор. Бог,
