хотел, когда он сказал мне об этом. Не будем ссориться из-за будущего.
Друг (мягко). Если я возьму назад свои слова, ты возьмешь меня назад в адвокаты?
Жена. Я никогда тебя не выгоняла. Что я буду без тебя делать? Все это пустые слова.
Дочь (не меняя позы). Обнимайтесь, лобзайтесь, пойте.
Жена (нарочито легким тоном; Другу). Скажи, как это называется, когда убивают родную дочь? Если прикончить ее в младенчестве, так это — детоубийство. А вот, если убить ее в зрелом возрасте, когда она давно уже выросла и даже морщины приобрела? Убийство в целях самообороны, так, по-моему?
Из-за ширмы выглядывает Сиделка.
Сиделка. Доктор?
Он идет за ширмы, оттуда видны их склонившиеся фигуры. Жена застывает в кресле, судорожно вцепившись в подлокотники, и закрывает глаза. Любовница встает, делает шаг, останавливается. Друг идет к постели. Дочь встает, но не сходит с места.
Сиделка (выглядывает из-за ширм). Не подходите, это не для вас. (Возвращается к постели больного.)
Любовница садится. Друг тоже. Дочь опускается на диван.
Дочь (голос яростный, сдавленный, хриплый, зубы сжаты, в такт своим словам бьет кулаком по дивану). Отче наш, иже еси на небесех, да святится имя твое, да приидет царствие твое, да будет воля твоя на земле, как и на небесех… Дай нам днесь!
Все молчат, появляется Сиделка, на халате капли крови, словно кто-то брызнул на него кистью краску; руки тоже в крови.
Сиделка. Обошлось. Было кровотечение. Но обошлось.
Жена (не открывая глаз). Вы уверены?
Сиделка (спокойно, но внушительно). Все обошлось. (Возвращается к постели.)
Любовница (Жене, после паузы). Расскажите мне что- нибудь. Говорите со мной о чем угодно… о чем угодно.
Жена (с трудом). Мы… да… у нас был… сад. Да, сад… мы жили за городом, неподалеку от Парижа. Мы провели во Франции около трех лет. Вы… он рассказывал вам об этом?
Любовница. Да. Красиво там было?
Жена. Он не мог… он не мог показать его вам. Да, там было красиво. Дом сгорел, и сад тоже. Нам написали.
Любовница. Какая жалость.
Жена. Да, там было красиво. (С усилием.) Это был не просто сад, это был целый мир… мир… цветения. Вселенная цветения. Можно так сказать? Впрочем, неважно. Это был не такой сад, куда приглашают гостей прогуляться… «Пойдемте, посмотрите, как мы там все устроили». Нет, это был совсем другой сад. Конечно, он был спланирован людьми понимающими — мужчиной и женщиной. По-моему, это было сразу видно. А может, их было несколько, несколько поколений — но он был ни на что не похож. Он просто окружал вас со всех сторон. (Откидывает голову назад. Громко Врачу и Сиделке.) КТО-НИБУДЬ СКАЖЕТ МНЕ НАКОНЕЦ ПРАВДУ?!
Сиделка (выглядывает на мгновение). Да. (Возвращается к постели.)
Жена (спокойно). Благодарю вас.
Любовница. Так про сад.
Жена. Да. (Пауза. Собирается с мыслями.) Да… дом был очень старый, он был построен несколько столетий назад, в нормандском стиле — снаружи дерево и штукатурка, но не квадратный, а весь в пристройках. Небольшой и уютный. Каменные полы, огромные камины с простыми полками над ними, в потолках мощные балки, кухня величиной с гостиную — словом, вы знаете. И со всех сторон нас окружало укрощенное буйство сада. Нет, не укрощенное, продуманное — продуманное буйство сада. Такое великолепие. Туда слетались птицы и бабочки со всей округи. И конечно, пчелы. Только выйдешь — и тут же составишь букет, которому позавидовал бы сам Редон.[2] (Пауза.) Я больше не хочу говорить об этом.
Появляется Врач, вытирает руки полотенцем, подходит к ним.
Врач. Чуть-чуть, но обошлось. Тут предсказать что-нибудь трудно. Разрешите, я посижу с вами? (Садится рядом с Женой и Любовницей.) Уф-ф, хорошо. Я вдруг почувствовал себя совсем старым… (Усмехается.) Смешно, а?
Любовница. Вы собираетесь уйти на покой когда-нибудь?
Врач. Теперь уже нет. Я зашел слишком далеко за пенсионный возраст. Об этом надо было думать лет пятнадцать назад. К тому же, что я буду делать?
Жена (не глядя на Врача). Теперь… ближе?
Врач (пауза.) Конечно. А как же? Каждый вздох уменьшает расстояние. Каждый удар сердца таит в себе опасность.
Любовница (пытается перевести разговор). Я никогда не понимала, как это вы, врачи, умудряетесь оставаться в живых во время эпидемий. Наглотаетесь, наверно, пилюль — не вздохнуть, а на теле живого места нет — уколы, прививки.
Врач. Ну, теперь все гораздо проще. А было время — да-а. И знаете, что интересно, в Европе во времена чумы — я об этом читал, только читал, не думайте, что я жил в те годы, — когда за неделю вымирало восемьдесят процентов населения города, врачи — какие они там ни были, неважно — теряли лишь половину своего состава. Конечно, в те дни врач мало что мог сделать против бубонной чумы, а тем более против легочной, но бежать без оглядки из города тоже было бессмысленно. Это все равно бы не помогло, разве что отсрочило. Так что они оставались, старались помочь бубонам прорваться, заколачивали дома со всеми жильцами, если кто-нибудь там заболевал, и появлялись на месте за день — за два до священника. У священников потери были такие же, как у врачей. Возможно, это что- нибудь и значит, а может, и нет. (Пауза.) Хотите еще немножко истории?
Жена (качает головой, улыбается краем рта). Нет.
Любовница (так же). Нет, пожалуй, нет.
Врач (с трудом подымаясь). Что ж, тогда я пойду назад. Если захотите еще что-нибудь услышать, дайте мне знать. Я с удовольствием вам расскажу. (Идет к ширмам, проходя мимо Дочери, лежащей на диване.) Голова болит? (Идет дальше.)
Дочь (вскакивает, вполголоса). Ну, знаете ли! (Ни к кому не обращаясь.) Я тоже буду в солярии. (Выходит, хлопнув дверью.)
Молчание.
