Противостояние. Том II

лапы.

Когда костер немного прогорел, Стю разделал зайца и стал жарить его. Запах оказался достаточно вкусным и сильным, чтобы в животе у него заурчало. Коджак навострил уши и уселся, глядя на зайца с большим интересом.

— Половина тебе, половина мне, начальник, идет?

Через пятнадцать минут он снял зайца с огня и ухитрился разорвать его пополам и не слишком сильно обжечь при этом руки. В некоторых местах мясо подгорело, кое-где осталось полусырым, но все равно консервированной ветчине из фургона «Грейт-Вестерн-Маркетс» было до него далеко. Они с Коджаком принялись за еду… и когда заканчивали свой ужин, услышали долетевший до них вон, от которого стыла кровь в жилах.

— Господи Иисусе! — пробормотал Стю с набитым зайцем ртом.

Коджак, рыча, вскочил на ноги, шерсть у него на загривке вздыбилась. На негнущихся лапах он приблизился к костру и снова зарычал. Что бы там ни выло, оно замолкло.

Стю улегся, положив у одной руки камень, а у другой — раскрытый карманный нож. Высоко в небе холодным и равнодушным светом мерцали звезды. Его мысли обратились к Фрэн, и он как можно быстрее отбросил их. С полным брюхом или нет, по это причиняло слишком сильную боль. «Я не засну, — подумал он. — А если и засну, то ненадолго».

Но он заснул — с помощью одной из таблеток Глена. И когда угольки костра выгорели дотла, Коджак подошел и заснул рядом с ним, согревая Стю своим теплом. И вот так вышло, что в первую ночь после того, как их группа развалилась, Стю поел, в то время как остальные были голодны, и хорошо спал, тогда как им мешали дурные сны и тяжкое предчувствие быстро надвигающейся смерти.

24-го группа Ларри Андервуда, состоящая из трех странников, прошла тридцать миль и разбила лагерь к северо-востоку от холма Сан-Рафаэль. Этой ночью температура опустилась до минус шести. Они разложили большой костер и спали возле него. Коджака с ними не было.

— Как по-твоему, что сейчас делает Стю? — спросил Ральф у Ларри.

— Умирает, — коротко бросил Ларри и пожалел о своих словах, когда увидел, как страдальчески сморщилось простое честное лицо Ральфа, но он не знал, как загладить сказанное о им. Хотя, в конце концов, это почти наверняка было правдой!.

Он снова улегся, ощущая странную уверенность, что все случится завтра. К чему бы они ни приближались, они уже почти дошли.

Плохие сны снились ему той ночью. В том, который он запомнил яснее других, когда проснулся, он выступал с группой под названием «Шейди Блюз Коннекшн». Они расположились в саду на Мэдисон-сквер, зрителей было полным-полно. Под громовые аплодисменты они поднялись на сцену. Ларри подошел к своему микрофону, чтобы опустить его на нужную высоту, но не смог сдвинуть сто с места. Он попробовал установить ниже микрофон ведущего гитариста, но тот тоже застыл намертво. У бас-гитариста, у органиста — то же самое. Из толпы послышались свистки и ритмичное хлопанье в ладоши. Один за другим музыканты группы «Шейди Блюз Коннекшн» спустились со сцены, воровато усмехаясь в свои высокие экстравагантные воротники рубашек, похожие на те, что носили «Бердз» в том далеком 1966-м, когда Роджер Маккуинн был на пике славы. А Ларри по-прежнему бродил от микрофона к микрофону, пытаясь найти хоть один, который можно переставить. Но они все торчали на высоте девяти футов от пола и словно напрочь примерзли. Они походили на кобр из нержавейки. Из толпы кто-то начал орать, требуя песню «Детка, по душе ли тебе твой парень?». «Я больше не исполняю этот номер, — попытался сказать он. — Я перестал исполнять его, когда миру пришел конец». Они не могли расслышать его, и с задних рядов начал подниматься рокот, заполнивший весь сад и набиравший силу: «Детка, по душе ли тебе твой парень! Детка, по душе ли тебе твой парень! ДЕТКА, ПО ДУШЕ ЛИ ТЕБЕ ТВОЙ ПАРЕНЬ!»

Он проснулся с этим ревом в ушах, весь в поту.

Ему не нужен был Глен, чтобы объяснить, что это был за сон и что он означает. Сон, где ты не можешь дотянуться до микрофонов, не можешь подправить их, — распространенная штука среди рок- музыкантов, так же как и сон, в котором ты стоишь на сцене и не можешь вспомнить ни единой песни. Ларри подозревал, что в той или иной вариации он снился всем исполнителям до… до представления.

Это был сон неуверенного в себе человека. И выражал он простейший и гнетущий страх: «Что, если ты не сумеешь? Что, если ты захочешь, но не сумеешь?» Ужас от своей неспособности просто взять и поверить в себя, то есть сделать тот решительный шаг, с которого любая творческая личность — певец, писатель, художник, музыкант — должна начинать свой путь.

«Делай людям добро, Ларри».

Чей это был голос? Его матери?

«Ты только берешь, Ларри».

«Нет, мам… это не так. Я больше не исполняю этот номер. Я перестал его исполнять, когда миру настал конец. Честно».

Он улегся и снова заснул. Последняя его мысль была о том, что Стю оказался прав: темный человек схватит их. «Завтра, — подумал он. — К чему бы мы ни приближались, мы уже почти там».

Но 25-го они никого не встретили. Втроем они вяло шагали под ярко-голубым небом, видели множество птиц и зверей, но ни одного человека.

— Поразительно, как быстро возвращается вся дикая живность, — сказал Глен. — Я знал, что этот процесс будет скорым, хотя, конечно, зима немного застопорит его, но все равно это просто поразительно. Ведь прошло всего около ста дней с начала эпидемии.

— Ага, — кивнул Ральф, — но нет ни лошадей, ни собак. Знаете, это кажется просто несправедливым. Они изобрели заразу, которая убила почти всех людей, но этим она не удовольствовалась. Она должна была еще забрать их двух любимых животных. Она забрала человека и его лучших друзей.

— И оставила кошек, — угрюмо заметил Ларри.

Ральф просветлел.

— Ну, есть еще Коджак…

— Был Коджак.

Это положило конец разговору. Холмы хмуро взирали на них — укромные места для дюжин мужчин с винтовками и биноклями. Предчувствие Ларри, что это случится сегодня, не покидало его. Каждый раз, когда они взбирались на вершину холма, он ожидал увидеть, что дорога впереди перекрыта. И каждый раз, не видя постов, он начинал думать о засаде.

Они поговорили о лошадях. О собаках и бизонах. Бизоны возвращаются, сказал им Ральф — Ник и Том Каллен видели их. Недалек тот день — может, он выпадет еще при их жизни, — когда бизоны снова заполнят равнины.

Ларри знал, что это правда, но в то же время он знал, что это чушь: их жизни могут оборваться через каких-нибудь десять минут.

Потом почти стемнело, и пора было подыскивать место для ночлега. Они взобрались на вершину последнего холма, и Ларри подумал: «Сейчас. Они будут прямо там, внизу».

Но там никого не было.

Они разбили лагерь возле зеленого указателя с отражателем, оповещавшего: ЛАС-ВЕГАС, 260. В этот день они сравнительно неплохо поели: чипсы, газировка и две банки «Слим-Джим», которые они разделили по-братски.

«Завтра», — снова подумал Ларри и заснул. Этой ночью ему снилось, что он, Барри Грег и «Пережитки в лохмотьях» играли в саду на Мэдисон-сквер. Это был их великий шанс — они открывали выступление какой-то супергруппы, названной в честь какого-то города. Бостона или, быть может, Чикаго. И все стойки у микрофонов снова оказались девяти футов высотой, и он опять начал метаться от одного к другому, а публика тем временем стала ритмично хлопать в ладоши и снова требовать «Детку».

Он посмотрел вниз, в первый ряд, и похолодел от страха, словно его окатили ледяной водой. Там был