когда-то разливался соловьем Дон Кинг… Это выходит из розеток, установленных в стене. А без их могущества ты можешь свободно класть на все эти приборы вроде микроволновой печи и «мусоропресса» свои шляпы и пальто.
Еще бы! Ее собственный маленький домик был куда лучше, чем этот, оборудован для встречи с внезапной смертью маленьких розеток. Воду здесь кто-то должен был таскать ей аж от боулдерского ручья, да еще ее приходилось кипятить для пущей надежности. Дома же у нее был свой собственный ручной насос. Сюда Нику и Ральфу пришлось привезти противный агрегат под названием «Порт-О-Сан»; они поставили его на заднем дворе. Дома у нее было свое собственное отхожее место. Ни секунды не сомневаясь, она отдала бы здешний модный моечно-сушильный агрегат за свое старое корыто — она попросила Ника достать ей новое, а Брэд Китчнер раздобыл для нее где-то стиральную доску и немного старого доброго щелочного мыла. Они, наверное, думали, что это ее старческие причуды — самой стирать белье (да еще в таком количестве), но чистота идет сразу вслед за верой: она никогда в жизни не отдавала никуда стирать свое белье, не собиралась делать это и теперь. Как и у всех пожилых людей, у нее тоже случались свои маленькие неприятности, но до тех пор, пока она в состоянии сама постирать себе, эти неприятности никого не касались, кроме нее самой.
Они, конечно, восстановят энергоснабжение. Это была одна из тех вещей, которые Господь показал ей в ее снах. Она знала многое из того, что случится здесь, частично из снов, частично из собственного здравого смысла. Эти два источника слишком переплелись, чтобы разделять их.
Скоро все эти люди прекратят носиться вокруг, как курицы с отрубленными головами, и начнут собираться в одну группу. Она не была социологом вроде этого Глена Бейтмана (постоянно глазевшего на нее, как букмекер на фальшивый червонец), но знала, что людей всегда через какое-то время тянет в одну группу. Проклятие и благословение человеческой расы — ее общительность. Ну да, если шестеро людей во время наводнения очутятся на плывущей по Миссисипи крыше церкви, они затеют игру в бинго, как только крыша уткнется в прибрежный песок.
Первым делом они захотят создать какое-то правительство, возможно, сгруппированное вокруг нее. Она, конечно, не только не захочет, но и не сможет допустить последнего — это шло бы вразрез с Божьей волей. Пускай они занимаются всем, что относится к земному. Восстановить энергию? Отлично. Первым делом она испробует этот «мусоропресс». Пусть починят газ, чтобы они не отморозили этой зимой свои задницы. Пускай они тешатся своими решениями и строят свои планы — все это чудесно. Она не станет совать свой нос в эту область. Она только настоит на том, чтобы Ник участвовал в принятии решений и, быть может, Ральф. Техасец, кажется, тоже ничего — когда его мозгам что-то не под силу, он понимает, что надо заткнуться. Похоже, они могут иметь виды и на этого толстого мальчишку, этого Гарольда, и она не станет их удерживать, хотя он ей не нравился. Гарольд действовал ей на нервы. Он постоянно улыбался, но улыбка никогда не касалась его глаз. Был вежлив, говорил правильные вещи, но глаза его были похожи на два торчащих из земли холодных кремня.
Ей казалось, что у Гарольда была какая-то тайна. Какая-то скверно пахнувшая, поганая штуковина, завернутая в вонючую тряпку, в самой середине его сердца. Она понятия не имела, что это могло быть; и раз Господь не дал ей видеть этого, значит, это не должно было повлиять на Его план относительно этого поселения. Тем не менее она горевала, думая, что толстый мальчишка может войти в их высший совет… но она не станет ничего говорить.
Ее роль, довольно благодушно думала она, сидя в своей качалке, ее роль в их советах и намерениях касается только темного человека.
У него нет имени, хотя ему нравится называть себя Флагг… по крайней мере пока. И там, по ту сторону гор, его работа уже идет полным ходом. Она не знала его планов; они были точно так же скрыты от нее, как и любые тайны сердца этого толстого парня, Гарольда. Но ей не нужно было знать подробностей. Его цель была простая и ясная: уничтожить их всех.
Ее понимание Флагга было по-житейски удивительно глубоким. Все люди, попадавшие в Свободную Зону, приходили повидать ее здесь, и она принимала их, хотя иногда и уставала от них… И все они жаждали рассказать ей, что им снилась она и снился
Она полагала, что за сознательным злом скрывалась неосознанная чернота. Земных детей тьмы отличало то, что они не могли созидать вещи, а только разрушали их. Господь Создатель сотворил человека по образу и подобию своему, и это означало, что каждый человек, обитавший на свете Божьем, тоже был своего рода создателем, личностью, обуреваемой желанием протянуть руку и придать миру какую-то рациональную форму. Черный человек хотел — и мог — лишь разрушать. Антихрист? С тем же успехом можно сказать — антисоздатель.
Конечно, у него будут свои последователи, и это отнюдь не ново. Он лжец, и отец его был Отцом Лжи. Он станет для них большой неоновой вывеской в небе, приковывающей их взор искрящимися фейерверками. Они, эти разрушители-подмастерья, не сумеют заметить, что, как и неоновая вывеска, он снова и снова будет повторять лишь одни и те же простые узоры. Они не сумеют понять, что если выпустить из сложного переплетения трубок газ, который создает эти красивые узоры, он бесшумно улетучится и растворится, не оставив после себя ни вкуса, ни запаха.
Некоторые додумаются до этого со временем сами — его королевство никогда не станет обителью покоя. Охранные вышки и колючая проволока на границах его земли будут служить преградой как для рвущихся внутрь, так и для стремящихся наружу.
Победит ли он?
Она не была уверена в его поражении. Она знала, что ему должно быть так же известно о ней, как и ей о нем, и ничто не доставит ему большего удовольствия, чем увидеть ее сморщенное черное тельце висящим в вышине, на кресте из телеграфных столбов, и кормящим ворон. Она знача, что некоторым из пришедших сюда снились, как и ей, распятья, но очень немногим. Она полагала, что лишь тем, кто рассказал ей об этом, и никому больше. Но все это не отвечало на вопрос: победит ли он?
Этого знать ей тоже было не дано. Господь действовал осторожно и теми способами, которые нравились Ему. Ему нравилось, чтобы чада Израилевы мучились и страдали долгие поколения под игом Египта. Ему нравилось отправить Иосифа в рабство, где с его спины сорвали чудесный разноцветный плащ. Ему нравилось дать саранче ринуться на урожаи Иова, и ему нравилось позволять, чтоб Его Сына подвесили на деревяшке с издевательской надписью, начертанной над Его головой.
Бог был игроком — если бы Он был смертным, Он чувствовал бы себя уверенно, склонившись над шахматной доской на крыльце главного магазина папаши Манна в Хемингфорде. Он играл красными против черных и белыми против черных. Она полагала, что для Него игра всегда стоит свеч: игра и есть свечи. Он победит, когда придет Его время. Но не обязательно в этом году или в следующем тысячелетии… И она не стала бы преувеличивать ловкость и изворотливость темного человека. Если он был газом в неоновой трубке, то она — крошечной крупинкой темной пыли, выброшенной из огромной облакообразной формы, повисшей над высохшей землей. Всего лишь еще одним рядовым солдатом — намного старше призывного возраста, вот уж воистину правда! — на службе Господа.
— Да пребудет воля Твоя, — сказала она и полезла в карман передника за пакетиком земляных орешков. Ее последний врач, доктор Стантон, велел ей исключить соленую пищу, но что он понимал? Она пережила обоих докторов, следивших за ее здоровьем с тех пор, как ей минуло восемьдесят шесть, и она прекрасно может съесть несколько орешков, если ей хочется. Они здорово натирали ей десны, но — Боже! — какая же вкуснятина!
Стоило ей тихонько зачавкать, как на дорожке у дома показался Ральф Брентнер в своей шляпе с пером, сдвинутой на затылок. Постучавшись в дверь, ведущую на веранду, он снял шляпу.
— Вы не спите, Матушка?
— Какое там, — пробормотала она с набитым орешками ртом. — Входи, Ральф, я не жую эти орехи, я
