Противостояние. Том II

— Да, я этого и хочу. А потом я примусь за тебя.

«Примусь за тебя». Слова отозвались эхом в его мозгу, как камни, падающие в колодец, и вот он уже жадно всосался в ее грудь, пробуя на вкус ее соль и сладость.

Она прерывисто вздохнула.

— Гарольд, это чудесно.

«Примусь за тебя». Слова звенели и гудели в его голове.

Ее руки скользнули под резинку его трусов, и джинсы упали к его щиколоткам с легким звяканьем ключей.

— Встань, — шепнула она, и он встал.

Все заняло меньше минуты. Не в состоянии удержаться, он громко вскрикнул от силы своего оргазма. Это было так, словно кто-то поднес спичку к сплетению нервов прямо под его кожей — нервов, уходящих в глубину, чтобы опутать своей паутиной его мошонку. Теперь он понимал, почему так много писателей сравнивают оргазм со смертью.

Потом он лежал в темноте, головой откинувшись на тахту, со вздымающейся грудью и открытым ртом. Он боялся посмотреть вниз. Ему казалось, что литры спермы залили все вокруг.

«Эй, малец, да у нас тут нефтяной фонтан!»

Он смущенно взглянул на нее, стыдясь того, как он мгновенно кончил. Но она лишь улыбалась ему своими спокойными темными глазами, которые, казалось, знали все, глазами очень молоденькой девушки с викторианского полотна. Девушки, знавшей, быть может, слишком многое о своем отце.

— Извини, — пробормотал он.

— Почему? За что? — Ее глаза не отрывались от его лица.

— Тебе не очень-то много досталось.

— Напротив, я испытала огромное удовольствие.

Но он сомневался, что она действительно так считает. Прежде чем он успел обдумать это, она продолжала:

— Ты так молод. Мы можем делать это столько раз, сколько ты захочешь.

Он молча уставился на нее, не в силах вымолвить ни слова.

— Но ты должен знать одну вещь. — Она легонько коснулась его ладонью. — Ты говорил мне, что ты — девственник? Так вот, я — тоже.

— Ты… — Наверное, изумление, написанное на его лице, было комичным, поскольку она откинула голову назад и расхохоталась.

— Невинности нет места в философии твоей, Горацио?

— Нет… да… но…

— Я — девственница. И таковой останусь. Потому что кое-кому другому назначено… лишить меня невинности.

— Кому?

— Ты знаешь кому.

Он уставился на нее, вдруг весь похолодев. Она спокойно встретила его взгляд.

— Ему?

Полуотвернувшись от него, она кивнула.

— Но я могу показать тебе разные штучки, — сказала она, по-прежнему не глядя на него. — Мы можем делать разные штучки. Такие вещи, о которых ты никогда даже и не… Нет, это я беру назад. Возможно, ты мечтал о них, но никогда не надеялся, что тебе доведется их испытать. Мы можем играть. Можем упиваться этим. Можем купаться в этом. Можем… — Она запнулась, а потом посмотрела на него таким лукавым и чувственным взглядом, что он почувствовал, как снова возбуждается. — Мы можем делать все — все, — кроме одной крошечной вещи. А эта одна вещь на самом деле ведь не так уж важна, правда?

В мозгу у него бешено завертелись картинки. Шелковые шарфы… сапоги… кожа… резина. О Господи Иисусе. «Фантазии школьника». Самые разнузданные сексуальные игрища. Но ведь все это были лишь мечты, верно? Фантазии, порожденные воображением, плоды темных грез. Он жаждал всего этого, жаждал ее, но еще жаждал и большего.

Весь вопрос был в том, какую цену придется платить.

— Ты можешь говорить мне все, — сказала она. — Я буду твоей матерью или твоей сестрой, твоей шлюхой или твоей рабыней. Тебе стоит лишь сказать мне, чего ты хочешь, Гарольд.

Каким эхом отдалось это в его мозгу! Как это возбуждало его!

Он открыл рот, и голос, вырвавшийся оттуда, был таким же неблагозвучным, как звяканье треснутого колокольчика.

— Но не задаром. Верно? За плату. Потому что ничего не дастся задаром. Даже теперь, когда все валяется вокруг и ждет, что его подберут.

— Я хочу того, чего хочешь ты, — сказала она. — Я знаю, что у тебя на сердце.

— Этого не знает никто.

— То, что у тебя на сердце, записано в твоем дневнике. Я могла бы прочесть это там — я знаю, где он, — но мне это не нужно.

Он замер и уставился на нее в диком смущении.

— Он лежал раньше под тем расшатанным камнем, — сказала она, указывая на камин, — но ты перепрятал его. Теперь он за обшивкой на чердаке.

— Откуда ты узнала про это? Откуда ты знаешь?

— Я знаю, потому что он сказал мне. Он… можно сказать, что он написал мне письмо. И, что гораздо важнее, он рассказал мне о тебе, Гарольд. О том, как ковбой отнял у тебя женщину, а потом не допустил тебя в комитет Свободной Зоны. Он хочет, — чтобы мы были вместе, Гарольд. И он щедр. С этого момента и до тех пор, пока мы не уйдем отсюда, для тебя и меня на ступают каникулы.

Она коснулась его рукой и улыбнулась.

— С этого момента и до тех пор у нас время игр. Ты понимаешь?

— Я…

— Нет, — ответила она за него. — Ты не понимаешь. Пока еще нет. Но ты поймешь, Гарольд. Ты поймешь.

Вдруг ему в голову пришла безумная мысль сказать ей, чтобы она называла его Соколом.

— А потом, Надин? Что он хочет потом?

— То, чего хочешь ты. И чего хочу я. То, что ты чуть не сделал с Редманом в первую ночь ваших поисков старухи, но… в гораздо большем масштабе. И когда это будет сделано, Гарольд, мы сможем пойти к нему. Мы сможем быть с ним. Сможем остаться с ним. — Она полузакрыла глаза в каком-то тайном восторге. Парадоксально, но тот факт, что она любит другого, однако согласна отдаться ему, причем отдаться с наслаждением, вновь вызвал у него горячее и яростное желание.

— Что, если я скажу «нет»? — произнес он бледными, холодными губами.

Она пожала плечами, и от этого движения грудь ее красиво колыхнулась.

— Жизнь пойдет своим чередом, так ведь, Гарольд? Я постаралась найти другой способ сделать то, что должна сделать. Ты рано или поздно найдешь девчонку, которая сделает эту… эту единственную маленькую вещицу для тебя. Но эта маленькая вещица через некоторое время становится скучной. Очень скучной.

— Откуда тебе знать? — спросил он, криво усмехаясь.

— Я знаю, потому что секс — это уменьшенная копия жизни, а жизнь скучна — это время, проведенное в разных залах ожидания. У тебя могут быть свои маленькие победы здесь, Гарольд, но что в итоге? В целом эта жизнь будет унылой и тоскливой, и ты никогда не перестанешь вспоминать меня без блузки и всегда будешь думать о том, как бы я выглядела вообще без всего. Ты будешь представлять, каково было бы выслушивать от меня непристойности… или позволять мне обмазывать медом все твое… тело… а потом слизывать мед языком… Ты будешь представлять…

— Перестань, — попросил он, весь дрожа.

Но она не послушалась.