продохнуть! А вы барашков лопаете. Языки чешете. Небось, будь дед здоров, или если бы отец вернулся...
– Почему 'если бы'? – туго ворочая языком, спросил кряжистый дедуган, до сих пор мрачно молчавший. Кажется, его звали Филойтием, хотя мальчик мог и запамятовать.
– Вы что меня, совсем за ребенка держите?! – возмущение и обида подбросили Телемаха на ноги. Он закружил, пританцовывая, вокруг пастухов; старики едва успевали выхватывать из-под ног басиленка кувшины с вином, чаши и остатки баранины, на которые мальчик в возбуждении так и норовил наступить. – Финикийцы своими глазами видели: утонул он! три года назад!
– Это которые за 'Пенелопой' гнались, да утерлись? Отряхни уши, басиленок. Финикийцы – первые врали на свете. Опять же: видели отца твоего. Потом. Сперва на Кипре, а дальше...
– Дальше?! – мальчик сорвался на крик. Осекся, устыдившись собственного порыва. – Эх вы... морские крысы! Я, его сын, не стыжусь признать вслух: с Запада не возвращаются. А вы... вы...
Телемах взглядом отыскал чашу. Схватил, залпом допил кислое вино, щедро заливая грудь. Оскомина наполнила рот вяжущим привкусом. Зря затеял... зря...
– Каждый оправдывает свою трусость, как умеет, – тихо закончил он.
– Ну, раз так, – мрачный дедуган угрюмо набычился, – научи уж нас, трусов скудоумных. Научи жизни. Раз умеешь, знаешь... раз кровь велит...
Сколько уже было говорено об этом у ночных костров! Филойтий вертел в пальцах тлеющую щепочку, не замечая ожога. Глядел на пылкого юнца снизу вверх. И пламя отражалось в усталых от жизни глазах прославленного коровника. Парень думает, нам самим не тошно в горах отсиживаться? Ночами снится: поднять
Была поначалу надежда: Одиссей вернется. Была, да сплыла. Прав малыш: с Запада не возвращаются. А все равно верится. Как верят в богов. В удачу. И богов, вроде бы, особо не встречал, и с удачей нелады, а веришь. По привычке, что ли? Эвмей, небось, сегодня опять напьется. Плакать станет, хитон драть.
Ладно.
Послушаем, что умненький мальчик нам скажет.
– ...гнать
– Валяй, парень. Гони. Рук хватит?
– А 'пенное братство' на кой?! Пускай плывут деда выручать! Пираты вы, или кто?!
– После Фароса мало на море настоящей пены осталось, – тяжко вздохнул Филойтий. – Многие серьгу из ушка-то повынули: стесняются. Да и какие мы нынче пираты? Пастухи мы. Вон, Эвмей – свинопас, я – коровник...
– Главный свинопас! – гордо уточнил уже пьяный Эвмей.
Жаль, гордость вышла тусклой. Фальшь, подделка.
– Оно и видно! – мальчик презрительно скривился. – Ну и сидите здесь, в обнимку со своими свиньями! И без вас управа на гадов найдется.
Филойтий задумчиво поковырялся остывшей щепкой в зубах. Выковырял:
– Ну-ну, дело хорошее. И какая ж такая управа?
– А этого свинопасам знать ни к чему, – юная гордость расправила плечи, полыхнула жаром из глубины зеленых глаз. – Вот побегут
Это он правильно ввернул: мол, время не пришло. Незачем старым хрычам знать, что время-то как раз пришло. Что сегодня – особенный день. Пусть думают: мальчишка бахвалится. Они увидят, они все увидят!..
– Ладно, я пошел. Радуйтесь!
– И ты будь здоров, басиленок, – хмельной прищур Эвмея делал рябое лицо старика похожим на маску. – Заходи, если что. Прости нас, грязных, да только сначала б ты с дедом потолковал, а?
– Толковал уже, – само вырвалось у Телемаха, и мальчик прикусил язык.
– И что дед? – не отставал колченогий прилипала.
– Мои с дедом разговоры не для пастушьих ушей, – выкрутился Телемах. – Все, хватит болтать.
– Погоди, проводят тебя. Заблудишься еще в наших горах...
Мальчик презрительно фыркнул, однако подождать соизволил: возможность новых скитаний отнюдь не прельщала. Когда Телемах с проводником скрылись за утесами, глядевшая им вслед Эвриклея обернулась к свинопасу с коровником.
– Убедились?!
– Ну-ну, – по своему обыкновению, хмуро кивнул Филойтий.
Эвмей отмолчался, поудобнее укладывая искалеченную ногу.
