Человек Космоса

мудрых советов. Скиталец Одиссей. Герой Одиссей. Хитрец Одиссей. Я! я... И каждому из этих 'я' стыдно до белых пятен перед глазами. До скрежета зубовного.

Я мог вернуться на Итаку, но проплыл мимо.

Скудная истина 'лучше поздно, чем никогда' утешает слабо.

Помню: когда Океан закончился, не было даже сил ликовать. Никто не кричал: 'Земля!' Не швырял колпаки в небо. Обрадоваться исчезновению опостылевшего тумана – и то не успели. За день до этого я, сам не зная, зачем, зачерпнул океанской воды. Налил ее, вместе с седыми прядями тумана, в медный флакончик. Приладил цепочку, повесил на грудь.

На память, что ли?

Местные приняли нас за богов. Смешно. Позже, когда мы научились понимать друг дружку, нам рассказали: корабли шли по земле, и гребцы пенили грязь лопатами. А за кормами наших эскадр два Номоса срастались воедино, меняя очертания. Жаль, я не сумел этого увидеть.

Я ведь боялся оглядываться.

'У тебя два лица, – сказал мне однажды кто-то из тамошних мудрецов, а может, юродивых. – Одно смотрит вперед, но второе всегда обращено назад. Янус, Двуликий Странник, для тебя не существует тупиков и лабиринтов.'

'Спасибо, – ответил я. – Это ложь, но это добрая ложь. Спасибо.'

Через год они начали вырезать мое изображение на дверях и воротах. Я не вмешивался. Это больше не имело никакого значения. Диомеда все звали Маурусом, добавляя 'Великое Копье'. Плакса-Эней превратился в 'Основателя'. Калхант... я забыл, кем стал наш пророк, но он вечно бранился по этому поводу.

Диомед собрался назвать эту землю Этолией. В честь своей родины. Я настаивал на Итаке. Остальным было все равно. В конце концов мы с синеглазым сделали из двух названий одно. Получилось: Италия.

Потом началась война с племенем каких-то рутулов.

Обычная, человеческая война.

...Диомед был мрачен:

– Плакса скончался, рыжий. Думаю, его отравили.

– Жаль, – равнодушно ответил я. Мне было скучно.

– Плакса скончался, – с нажимом повторил Диомед. – А завтра он должен выйти на поединок с вождем рутулов. Если он не выйдет, нас вытеснят с этих земель. По праву победителя.

– Тебе это очень важно? – спросил я. Он подумал. Кивнул. Тогда я принес доспех малыша, отданный мне решением вождей. Облачился, не чувствуя ничего, кроме скуки. Надвинул глухой шлем, скрыв лицо. Утром, выйдя на поединок, громко возгласил: «Я Эней-Основатель!» – и все поверили. Потом я убил вождя рутулов. Все было просто. Все было скучно. Патрокл, замещающий Лигерона – вот кто был я. Огрызок прошлого. Мертвец с лицом, повернутым назад.

Безумец со сломанной шеей.

– Спасибо, – скажет позже Диомед. – Ты выручил всех.

– Мы все погибли под Троей, – невпопад отвечу я.

* * *

Три года.

К концу этого срока у меня была своя терраса и своя зеленая звезда над рощами Лация. У меня было что угодно, включая изображения на дверных косяках. Кроме дома, который я назвал бы домом. И все чаще я сидел ночами на террасе, любуясь звездной зеленью. Передо мной всегда стоял кувшин с вином. Здесь делают хорошее вино. Сладкое, густое. Лучше, чем на Итаке. Рядом с кувшином, завернутый в свиную шкуру, лежал колчан с медным дном. Лернейский яд – чтоб наверняка.

Я уже знал, что однажды не выдержу.

– Пью из Леты:
злые капли по губам.
Кто ты? где ты? —
насмехается судьба.
Будто плети:
дни, мгновения, года.
Пью из Леты.
Вдрабадан.

Таким меня застал Калхант. Войдя быстрым, не свойственным ему шагом, пророк бросил в спину задыхающимся шепотом:

– Рыжий! там... там!..

А у самого губы вприсядку пляшут. Трясутся студнем.

Я бранился, отказывался идти, но с пророками спорить – проще море ложкой вычерпывать. Вытащил, ясновидец, из дому. Едва ли не за уши приволок в гавань. Где торчала тридцативесельная эперетма[87] с изображением сатира на носу. Такие делают только в Кефаллении. Пьяная до поросячьего визга команда горланила песни у входа в харчевню. Рядом топтался хозяин корабля: детина совершенно пиратского вида, сказавшийся торговцем зерном. Шторм занес их в Океан, сказал детина, часто-часто моргая, но Океана не обнаружилось. Сирен, циклопов, движущихся скал, Сциллы с Харибдой – ни следа. Свернули за Тринакрией на северо-запад, и вот: здесь.

– Видишь, Одиссей?! видишь?! – ликовал пророк.

Еще хмельной от вина, звезды и Лернейского ожидания, я на всякий случай кивнул. Хотя не видел ровным счетом ничего. Не видел, не чувствовал, не делал. Зато научился понимать.

– Одиссей? – растерянно хмыкнул детина.

И, тупо глядя перед собой:

– А мы-то думали: чего она время тянет...

Забытый на столе кувшин мы допили вместе с ним. Потом еще один. Еще. Еще. Потеряв счет кувшинам,