Светящаяся тень (разве тени дано светиться?!) скользнула со стены вниз.
– Патрокл! сзади!
Нет. Не слышит. Взмах руки бога, и глухой шлем летит прочь с головы бойца.
Лопнули ремешки доспеха.
– Это не он! не Ахилл! это... – кругами от брошенного в воду камня покатилось вокруг.
Разом лишившись сил, Патрокл рванул превратившийся в оковы доспех, пытаясь высвободиться. Но какой-то ретивый троянец уже замахнулся копьем, коротко ткнул в спину – и почти одновременно копье Гектора вонзилось лже-Ахиллу в низ живота.
Крик Патрокла был страшен.
Заставив отшатнуться и Гектора, и ретивого копейщика, и даже бога.
– Проклятье тебе, Феб, бьющий в спину! подлец! Если б не ты, я бы сразил десять! двадцать таких, как Гектор! Прокля...
Антистрофа-I
Не загоняйте крыс в угол
Разом накатила усталость. Безразличие. Слабость. Все погибло. Замысел рухнул, погребая под собой хитроумных глупцов. Рядом охнул Диомед: схватился за раненую ногу и сел, почти упал. Остатки гаснущего прозрения мерцали под плотно сомкнутыми веками: упоенный победой Гектор спешит завладеть доспехами убитого... безвольно опустив руки, пятятся назад ахейцы... словно сквозь воду, сквозь сонное забытье, сквозь текучую вязкость смолы, преодолевая путы слабости и отчаяния, к телу Патрокла рвутся трое: оба Аякса и белобрысый Менелай...
Пыльная пелена.
Слепота.
У рыжего закружилась голова, и он поспешил опуститься на песок рядом с аргосским ванактом. Чуть в стороне обнаружился ванакт микенский: тоже сидел на песке, уставясь пустыми глазами в одному ему ведомую даль. Или глубину. Или, если начистоту: бездну. Рана открылась, повязка насквозь промокла, но не телесная боль терзала сейчас гордого Атрида.
– Все.
Слово получилось маленьким и горьким. Завязь, раздумавшая становиться плодом. Диомед в ответ лишь молча кивнул.
Не удивился.
Ничего не спросил.
От речных гатей вырвалась колесница. Возничий мучил коней стрекалом, гоня их к валу. Без доспеха, без шлема, бесстыдно нагой, словно в день появления на свет, зато с 'лакедемонским серпом' в руке – малыш Лигерон сейчас был невменяем.
Вот он. Здесь.
Спрыгнул на ходу; опередив коней, схватил под уздцы, останавливая. Рванул так, что едва не завалил всю упряжку. Отчетливо хрустнуло дышло.
– Где Патрокл?!! Дядя Одиссей, ты!.. ты же обещал!..
И, забыв или боясь дождаться ответа, выбежал на самый гребень.
Замер, всматриваясь.
Когда Не-Вскормленный-Грудью наконец повернулся и обвел взглядом растерзанный лагерь, Одиссей торопливо уставился в землю. Отчего-то казалось, что лицо малыша в этот миг должно быть подобно лику Медузы Горгоны, обращавшей людей в камень. Дядя Алким рассказывал: Прекраснейшая[49] стала чудовищем от отчаяния, изнасилованная Колебателем Земли...
За спиной раздался тихий, хриплый голос вождя вождей. Бывшего вождя вождей.
– Я помню твою клятву, сын Пелея. Я...
У старшего Атрида не хватило сил.
Выдохнул только:
– ...вот. На коленях. Перед тобой.
И еще, одним горлом:
– ...спаси нас.
Одиссей наконец отважился взглянуть на малыша. Сын Пелея-Счастливчика и Фетиды Глубинной не слушал былого обидчика. Торжество? упоение? нет. Пади сейчас небо на колени: тщетно. Малыш уходил от долгожданного покаяния, повернувшись спиной, уходил прочь, без движения стоя на валу и глядя в поле, где другие люди бились за тело убитого друга – брата! наставника! возлюбленного!.. – он стоял, а мнилось, что уходит вверх.
Просто вверх.
