древний шлем-хтоний[53]. Старший Атрид обрел дар подчинять, могучий сын Теламона скоро будет вырывать горы с корнем. Диомед, сын Тидея, в бою неукротим. Лигерон Пелид... о нем я вообще не хочу говорить. Он хуже, чем ошибка. Он – убийственный промах.'
Ангел замолчал, кусая губы.
Было слышно, как поодаль стонет неуязвимый оборотень, оплакивая мертвеца.
'Говори, – сказал я. Скука обволакивала меня влажным одеялом, делая голову ясной; молчал ребенок у предела, и любовь шуршала прибоем у ног. – Раз пришел, говори.'
'Рыжий, это уже было однажды! Слабые, прижатые к стенке безысходности, пожранные Кроновым котлом... Нас нельзя прижимать к стенке! мы начинаем меняться! В тот раз сильные пали, а слабые возвысились, и Семья поднялась над древностью титанов! Все повторяется, рыжий!'
'Не кричи, – попросил я. – Пожалуйста.'
'Мы – крысы, рыжий. Все. Одной крови, одного племени. И нам не выбраться из котла без грызни. Я пробовал... не выходит. Как только оказываешься снаружи, все твое естество тянет тебя обратно. Противиться выше сил. Устанавливая котел на огонь, дед-Временщик попросил Семью собраться в Троаде: дескать, так ему будет легче. Словно в старое, доброе время, сказал дед. И подмигнул. Я даже сейчас вижу эту гримасу... закрою глаза, и вижу. Западня на добычу и на ловца. Месть в личине одолжения. Мы – крысы, но вы – крысиные волки. Завтра Аякс подымет над головой Идский кряж, и вы возьмете Трою: как боги. Завтра Ахиллес...'
Он назвал малыша ненавистной кличкой, но презренья не вышло. Вышел страх.
'Завтра Ахиллес станет убивать не сотнями – тысячами, и вы возьмете Трою: как боги. Завтра ты подойдешь к Скейским воротам, просто скажешь: 'Откройте!' – и вы возьмете Трою: как боги! И тогда...'
'Что – тогда?'
'Бог не может укрыться от бога. Мы увидим друг друга над развалинами Трои. Вы увидите нас, какими мы есть; мы увидим вас, какими вы стали. Так уже было однажды. Я не знаю исхода, но скорее всего, тебе с этого момента будет некуда возвращаться. Или ты просто не захочешь: возвращаться. Забудешь, что это значит. Мы ведь похожи, рыжий... знаешь, я – не вернулся.'
Одиссей зашел поглубже в море. Зачерпнул воды, но умываться раздумал. Просто смотрел на влажные звезды, на живое серебро в ладонях.
– Задача для безумца, – смех вышел искренним, и Ангел за спиной поднял с песка кадуцей, словно для защиты. – Удерживать крыс в смертельно опасном углу, в то же время не позволяя им стать волками. Потому что драка волков в крысиной норе разрушит нору. Ты прав: мы похожи больше, чем хотелось бы. Если я утром скажу Аяксу, что его запредельная мощь пагубна, он рассмеется мне в лицо. О хитрый Ангел, ты нашел единственно нужные слова: если мы перейдем межу, я не смогу вернуться. Скажи еще: взятие города по-божески – это последний предел?
– Нет. Последний предел – победа над равным. Я обокрал Семью, и родичи не сумели отыскать похищенное. Еще я обманул деда, заставив Атланта принять на плечи небо. Но это я... кража, ложь в одеждах правды. Хитрость. Бог на побегушках. Пустышка. Остальные для победы убивали. Так им было проще.
Он осекся. Глухо поправился:
– Так
Растопырив пальцы, Одиссей смотрел, как текут серебряные нити.
– Это очень просто, – задумчиво обронил он. – Проще простого. Потому что лук и жизнь – одно. Ангел, если ты передашь Семье, что я, Одиссей, сын Лаэрта, берусь убить любого из ахейцев, кто вплотную приблизится к рубежу изменения – мне помогут ненадолго добраться до Тенедоса?
– Ты безумней, чем я полагал. Обещать убить любого нового бога...
– До сих пор я выполнял все свои обещания. Ну как?
– Хорошо. Значит, Тенедос? Этот островок на самой границе котла... Да, думаю, ты доберешься. И что: вкусив свободы, вернешься обратно под Трою?
Рыжий улыбнулся:
– Я вернусь.
...серебро предало меня! Мое серебро в моей крови. Наше – в нашей. Проклятый Ангел сказал ровно столько, сколько требовалось. Чтобы нельзя было понять, но можно видеть и делать. О, представляю, как хихикал на Островах Блаженства старый бог, получивший амнистию в обмен на Кронов котел! Потирал ладошки, вспоминая угрюмые бездны Тартара, ухмылялся в усы, если они у него есть. Сыщется ли наслаждение выше, острее и яростней: дети, низвергнувшие тебя с высот, как ты прежде низверг своего отца, повторяют роковую ошибку?!
И просят тебя, старый бог, хитрый бог, о помощи...
Воюя по-человечески, я бежал наперегонки с серебром в собственной крови. Козни, ложь, западня, удар в спину – и чудеса, совершаемые день за днем. Чудо; чудовище. Деды, отцы, сыновья. Одной крови: серебро росы в бутоне шиповника. Одной сути: любой ценой! Не хочешь быть героем? – будешь мертвецом. Или нетленным владыкой эфира. Царство нам небесное. Таких, как мы, нельзя прижимать к стенке: мы можем уйти в небо. Уйти без возврата, без надежды хотя бы выкрикнуть, обернувшись через плечо: 'Я вернусь!' – ибо если и вернемся, то вернемся уже не мы. С детства видя невиданное, я путал тени с богами, чтобы однажды узнать в убийственном прозрении: они и впрямь похожи. Те и другие никогда не возвращаются. Прежними – никогда.
Да, мой Старик?
