Хоть и наречен был в честь Небодержателя[58], а не выдержал.
И вот снова: двоюродные братья. Лигерон Пелид – и Аякс Теламонид.
Первый ушел. Радуйся, новый первый!
– Мое!!!
...почему никто не видит?! Ему ведь не доспех нужен. Ему преемственность нужна. Последний толчок. Последний рывок. Чтобы из человека-горы – в гору-человека. А там и просто: в гору. Вверх. Эй, вы! герои! – увидьте! поймите! вам же дано понимать... Чтобы рыжему безумцу не пришлось: делать. Откажите!
Да минет меня чаша сия...
И в третий раз, обвалом:
– Мое!!!
Сошлись пузырьки. Замерла пена: на краю. Вот-вот низринется. На угли. Костер еще только остывает. Еще светятся багряные искры, готовые полыхнуть в любой момент. Спасибо тебе, скука моя. Спасибо, родная. Холодная, как Аяксова рука. Могучая, как Аяксова рука. Утешительная – как она. Не оставляющая выбора, разящая наповал спокойным, тихим шепотом: 'Надо...' – более властным, чем оглушительное: 'Мое!!!'
Никому не позволено перейти границу. Цель оправдывает средства. И все-таки: я попробую.
Не убивать.
– Если корабль везет товары, а кормчий направляет судно, спасая его от рифов и мелей, от злых ветров и ураганов – кто достоин доли в будущей выручке? Корабль или кормчий?!
Сошлись пузырьки. Я не есть все, но я есть во всем. Словами, сказанными вполголоса. Произнесенными так, чтобы лица повернулись ко мне. Даже знатные троянцы-пленники, приведенные для пущего величия похорон, очнулись от горестного забытья.
Я – ребенок у предела.
Слушайте мой плач; слушайте мой смех.
Я – Одиссей, сын Лаэрта.
– Если бык тянет груженую повозку, а возница оберегает груз, выбирая безопасную дорогу – кто достоин награды? Бык или возница?!
Все ближе и ближе. К краю. Не они – я.
Но это лучше, чем убивать.
– Если могучий Аякс Теламонид выносит из боя тело погибшего героя, а Одиссей Лаэртид крушит врагов, расчищая путь и оберегая могучего с его ношей, – кто достоин обрести доспех убитого?
Теперь выждать.
Пока зазубренные наконечники плотно зацепятся за каждого.
Пора.
– Я, Одиссей, сын Лаэрта, говорю пред вами, вожди: мое!
Мне не нужен доспех малыша. Совершенно. И все же: когда было единогласно решено отдать его в награду хитроумному Одиссею... Лук Аполлона, стрелы Геракла и доспех Ахилла: как я вам нравлюсь, Глубокоуважаемые? Туча и молния, лавр и дельфин, сова и олива – как?!
...боль и восторг: жгучая смесь.
Не смотри так, мой Старик. Отвернись.
Стемнело рано. Тучи плотно укрыли небо, закутав созвездия в шерстяную мантию. Серп месяца изредка рассекал тьму, чтобы высунуться рогатой бестией, вдохнуть свежего, напоенного морской прохладой воздуха – и вновь нырнуть под одеяло. Редкие костры светили чахло, задыхаясь. Далеко, в Идских предгорьях, надрывалась ночная птица: оплакивала сгоревший день.
У береговых скал, невидимый во мраке, ждал Калхант.
Время встречи.
– ...они завидуют... все!.. я – самый сильный...
Наверное, если бы не это глухое бормотанье, Одиссей проскочил бы мимо.
– ...малыш... один малыш был... братик!.. убили. Теперь я... я вместо! Самый сильный... обманули... ничего...
Поблизости заворочалась, сойдя с ума, каменная глыба. Рыжий невольно попятился. Неужто кто-то из древних титанов исхитрился восстать из бездн Тартара?! Или родное безумие шутки шутит? Под тяжкой поступью явственно содрогнулась земля. И еще раз, ближе. Бледный серп месяца в очередной раз прорвался сквозь дыру в хламиде облаков, и Одиссей наконец увидел. Человек-гора приподнимал ногу для очередного шага. С бедер осыпался щебень; глаза у человека-горы были из мела. Белые, слепые. Шершавые валуны мускулов. Лишайник волос на предплечьях, грубо вытесанное лицо. В ущелье рта мечется пойманный ветер:
– ...обманули... забрали... Мое! Они...
Не замечая Одиссея, человек-гора двигался в сторону центральных шатров.
– ...я их... всех! Я – сильный. Я самый... я всех... Убью. Хорошо будет. Трою возьму. Сам. Без них. Мешают только... обманули...
