Всей одежды: набедренные повязки из грубой ткани. Зато в руках – большие блюда, подносы, кувшины... Напоказ. Запах миролюбия опасней кипрских благовоний, когда блудница заманивает простака в портовые трущобы. В чужую доброжелательность верится плохо: после беспрерывных боев, крови, бегства, висящей на хвосте смерти...
Одиссей поднял левую руку: стойте!
Убрать правую ладонь с рукояти меча оказалось куда трудней.
Увидев, что пришельцы остановились, люди переглянулись. И степенно двинулись навстречу. На блюдах и подносах красовались рдеющие в разломах гранаты, сизые грозди винограда, вовсе неведомые плоды (до сих пор сын Лаэрта думал, что всего насмотрелся в отцовском саду!), плачущие от жары круги сыра, стопки румяных лепешек... И все это вперемешку с крупными золотистыми цветами на мясистых стеблях. 'Лотос!' – припомнил наконец рыжий. И с удивлением отметил, когда встречающие подошли ближе: глаза у местных – янтарно-желтые.
Яркие, блестящие.
– Мы рады приветствовать вас, чужеземцы. Будьте нашими гостями. Можете не опасаться преследователей: им заказан путь сюда. Да будет отдых ваш тих и радостен!
Круглое улыбчивое лицо. Гладкое, без морщин. Смешной нос слегка приплюснут. Взгляд загадочно мерцает в тени, и вспыхивает расплавленным золотом, едва на лицо человека падает солнце. Гладкое, подобно лицу, слегка начинающее заплывать жирком тело. И спокойная уверенность – нет, иначе: благожелательность! благость! – которой дышит желтоглазый. Впрочем, они тут все желтоглазые. И все – люди без возраста! Сколько лет круглолицему? Тридцать? сорок? пятьдесят?! С остальными ничуть не легче: глянешь искоса – юноши, приглядишься – средних лет, всмотришься по-новой...
Круглолицый обратился к морякам по-ахейски, хотя на спартанца или аргоссца походил меньше всего. Откуда ему известно про погоню? Почему финикийцам закрыт путь сюда? Словам желтоглазого хотелось верить. Одиссей знал такое за самим собой, поэтому внутри отчаянно колотился зародыш недоверия. Уж лучше бы их встретили настороженно, с оружием в руках: было бы легче. Надо решаться. Гребцам нужен отдых. И если его преподносят на блюде...
Низкий поклон. Ладонь прижимается к сердцу:
– Радуйся, господин мой! Зевс любит щедрых гостеприимцев! Ибо куда чаще гостей встречают бранью и копьями. Мы с удовольствием примем приглашение твоих соплеменников, не злоупотребляя вашей добротой. Стеснять хозяев пагубно...
– Вежливые речи слаще меда! – замахал руками круглолицый. – Оставайтесь, сколько вам будет угодно! Зовите своих людей, кто остался на корабле, и мы проводим вас в общину.
Осведомленность круглолицего не понравилась рыжему. Но, с другой стороны, если уж местные прекрасно знают, что гости приплыли на судне, то сообразить, что часть команды осталась на борту... И все-таки: откуда им известно про погоню? Увидели с берега? Вряд ли. С верхушки пальмы?!
Вопросы, вопросы... убить бы вас, каверзных.
Одиссей послал гонцов к кораблю, шепнув на ухо: 'Оставьте на 'Пенелопе' охрану!'. Тем временем хозяева разложили дары перед гостями и стали усаживаться прямо на песке, напротив. Измученные бегством моряки, не долго думая, последовали примеру местных. Руки жадно потянулись к фруктам и сыру, но еще раньше – к кувшинам, во чреве которых соблазнительно булькало.
– Позволено ли мне будет узнать, как называется сие благословенное место? И как мне величать гостеприимных хозяев? – осведомился Одиссей, наполняя деревянный кубок. В кувшине, против ожидания, вместо вина оказалась родниковая вода.
Холодная, будто только что с ледника.
– Лотофаги мы. Блаженный народ, – с тайной гордостью ответствовал круглолицый, разламывая лепешку. – Что же касается имен... Когда-то меня звали Собек-о. Но это было давно, очень давно...
Странные глаза Собек-о на миг заволокло дымкой нахлынувших воспоминаний. Так бывает: мушки в янтаре. Без движения, тенями.
– А теперь в общине меня зовут Далет[63]. Просто Далет, – он минуту молчал, словно раздумывая: сказать гостю что-то еще, или не стоит?
Видимо, решил, что стоит.
– И ты зови меня так, Одиссей, сын Лаэрта, – сказал просто Далет, раньше Собек-о.
– Откуда ты знаешь мое имя?!
Круглолицый вздернул реденькие бровки:
– Кто же не знает великого героя Одиссеюшку, сокрушителя Трои?! Впрочем, к чему лгать друзьям: мы узнали о вас не совсем обычненьким способом. Брось тревожиться, милый. Позже все расскажу, без утайки. Сам видел: вас-то мы пустили, а финикийцев – нет.
Уклончивые слова лотофага были на первый взгляд искренними. Но странными. Захоти гости вырезать дружелюбных хозяев – стоит лишь мигнуть... Пустили, значит?
Но могли не пустить?!
– А это что? Для красоты? – вертясь на песке, беспокойный приятель Эврилох с интересом крутил в пальцах цветок на длинном стебле.
– И для красоты тоже, – широко улыбнулся Далет. – Есть ли что красивее чистого отдохновения души? Есть ли что лучше у блаженного народа лотофагов, нежели золотой лотос? Пробуй, хороший человек, без страха. Доверься своему сердцу.
Хороший человек Эврилох, не спеша доверяться сердцу, осмотрел цветок со всех сторон. Понюхал. Чихнул. Осторожно надкусил краешек стебля: у самого среза...
– Ух ты! вкуснятина! – возвестил он мгновением позже. – Чисто липовый мед, зато пахнет лучше!
И увлеченно захрустел цветком.
