Больше вопросов не было.
Следующим утром они не сразу пошли в зал. Солли заново перетянул Вайл разбитый бок и дал напиться, а волчица лизнула ему ладонь и искательно заглянула в лицо – но превращаться в присутствии Сигурда Солли... нет, не боялся – стеснялся, что ли... Ярроу, латавший в углу износившуюся тунику, поднялся и с удивившей его самого деликатностью вышел из пещеры. На свежий воздух.
Там он некоторое время повозился с Зу, на которого неожиданно напало игривое настроение, потом салар несколько запыхался и отправил разогревшегося удава за провизией.
Волки подошли ближе, с интересом наблюдая за борьбой человека и змеи, и когда Зу уполз в кусты, стая с некоторым колебанием последовала за ним. Общение с Изменчивым приучило волков меньше обращать внимание на внешний облик и больше ценить практическую пользу. А охотничьи качества Зу они оценили весьма высоко, проверив их в прямом смысле слова на собственной шкуре.
Сигурд решил, что они не будут испытывать особой нужды в продовольствии, при таких-то заготовителях, и еще некоторое время сидел на поднадоевшем ему свежем воздухе, переваривая последние впечатления, пока Солли не показался у входа, давая понять о возможности вернуться обратно.
Они обменялись несколькими малозначащими репликами, натаскали кучу хвороста поближе к пещере, потом Сигурд с полчаса учил Солли технике 'скользящей кисти', пока Изменчивый не понял тех приемов, которыми он был обезоружен при первой встрече, и лишь к обеду они зашли под каменные своды, встреченные ворчанием покинутой и недовольной Вайл.
Кусок мяса из остатков привел волчицу в более приемлемое расположение духа, а еще через час заявились волки, подгоняемые бдительным Зу, который тщательно следил за перекинутыми через их спины тушами трех косуль, не давая носильщикам откусить даже кусочек.
Солли с некоторой завистью наблюдал за этой компанией, а потом одна косуля была оставлена для стаи и отнесена подальше; часть филе Сигурд нарезал крупными кусками – для Зу, а остальное мясо они коптили до самого вечера, и лишь тогда спустились в Пенаты Вечных.
Даймон был там. Он находился в дальнем конце зала, бродя между статуями и время от времени останавливаясь и бормоча что-то себе под нос. Солли хотел было задержаться и рассмотреть Пенаты поподробнее, но Сигурд снова впал в свое тихое опьянение, и Солли спешно последовал за ним.
Ярроу на этот раз долго блуждал среди сталагмитов, потом резко остановился и опустился на колени. Солли сел рядом и вгляделся в чернобородое лицо с крупным горбатым носом и выпуклыми белками глаз. Он еще успел разглядеть плечи – более мощных плечей ему не доводилось видеть – закованного в броню камня беса, толстую короткую шею...
Больше он не успел рассмотреть ничего.
...Волны гуляли по гладиаторским казармам – волны нервного возбуждения и нетерпеливого ожидания – и казармы гудели, словно растревоженное осиное гнездо. Только жили здесь не осы – здесь жили бесы. Поэтому у каждой 'осы' имелось жало. А иногда два или три – блестящие, отточенные, смертоносные...
Там, за стенами, знали это. И прекрасно понимали, что произойдет, если между восставшими бессмертными гладиаторами и упрямым Советом Порченых жрецов не будет достигнуто соглашения... Не спасут тогда город ни Пауки со своими сетями и веревками, ни гвардия, сверкающая золотом шлемов, ни...
И тем не менее, Паучья центурия окружила казармы, рассыпавшись в полной боевой готовности; и центурион Анхиз с забинтованной головой и бледным, несмотря на жару, лицом стоял напротив ворот, замерев в сосредоточенной неподвижности.
Он ждал. Ждали Пауки. Ждали притаившиеся в переулках гвардейцы. Ждал весь Согд.
Город ждал – а во дворце Порченых жрецов уже который день шли переговоры...
Собственно, эта гнетущая атмосфера неопределенности висела над Согдом уже вторую неделю, и все это время Пауки, сменяя друг друга, дежурили вокруг казарм, молча пропуская некоторых из бесов, поодиночке выходящих в город. И провизию в казармы поставляли исправно – причем куда лучшего качества, чем обычно. А бесы маялись от безделья и неизвестности, и несколько раз порывались уже идти на улицы – 'устроить им всеобщую Реализацию' – и каждый раз Кастору и еще двум-трем гладиаторам с трудом удавалось остановить озверевшую Вечность.
Кастор, самый старый из бесов, надломленный, вечно сонный старик Кастор с телом юного атлета – он вдруг снова ожил! Словно слетела с его могучих плеч тяжесть бессмысленных веков; и не сквозила больше в глазах Кастора серая пустота Безвременья. Казалось, он успевает повсюду, находясь одновременно в десятке мест, успокаивая крикунов, распределяя продукты, проверяя посты...
Кастор знал, что делать. Надо было ждать. Как ни смешно для бессмертного тянуть время, но... К тому же это было опасно – кипящий котел под названием 'казармы' готов был взорваться в любую минуту, затопив Согд яростью и безумием – но Кастор чувствовал, что Порченые не выдержат первыми.
И жрецы не выдержали. Волны злобы и страстного желания убивать перехлестывали через стены казарм, и бледные Пауки крепче сжимали свои снасти – но не уходили; и пятились в переулках гвардейцы, и роптали на площадях трясущиеся горожане... дескать, Право – Правом, но ведь если ЭТИ вырвутся – все, конец...
Порченые поняли. Если не бесы – свободные граждане не выдержат напряжения и штурмом возьмут дворец.
Нет, они не боялись смерти. Они даже жизни не боялись – ни тех, коротких жизней, шумящих на площади; ни той, бесконечной жизни, что ждала в восставших казармах... Но жрецы знали, что будет потом – хаос, кровь, конец с таким трудом поддерживаемой цивилизации...
Последним доводом послужили сведения с северо-западной границы. Армия Калорры неожиданно вторглась в пределы Согдийской империи, захватывая копи и рудники и быстро продвигаясь вперед.
Времени на раздумья больше не оставалось.
И к концу недели Медонт Гуриец, Отец Свободных, Порченый жрец пятого поколения, постучался в ворота гладиаторских казарм.
Бес Кастор дождался своего часа.
...Переговоры вновь затягивались. Порченые, несмотря на нараставшее волнение за окнами, которое ощущалось почти физически, старались сохранить лицо и на уступки шли неохотно, со множеством оговорок, пытаясь хоть как-то спасти устанавливавшийся веками и такой привычный порядок.
Так было все хорошо... Вот смертные люди, свободные граждане с их неотъемлемым Правом на смерть, вот Совет Порченых жрецов – элита и мозг общества; вот бесы, не способные даже умереть – пыль рудничная, грязь манежная... вот Пустотники, с которых все и началось, демоны в человеческом обличье – но незаменимые для контроля над бессмертными... и вот на тебе...
Сидевший в углу Пустотник участия в переговорах не принимал, только молча наблюдал за всем этим действом, время от времени расплываясь в широкой плотоядной ухмылке. Чему он радовался, и радовался ли он вообще – этого никто понять не мог.
Кастор внимательно выслушивал доводы надменных оппонентов, изредка вежливо, но твердо возражал, а потом потребовал перо и бумагу.
И пока продолжал говорить сгорбленный и высохший Брат Ушедших, Эвпид из Зама, – Кастор писал. К концу речи Эвпида бес отложил перо и встал:
– Вот наши требования...
Бес говорил тихо и внятно, и голос его был отчетливо слышен каждому, разносясь в наступившей вдруг тишине.
– Мы не просим многого, хотя могли бы. Вечность приучила нас к сдержанности. Но если вы не подпишете – ворота казарм откроются.
Читайте – и подписывайте.
...Они читали молча, иногда с трудом разбирая почерк бессмертного – и лишь Ктерий Бротолойгос, Отец Вещей, тихо шептал текст ультиматума на ухо сидевшему во главе стола неестественно прямому человеку с впалыми глазами. Это был Мердис Фреод, Пастырь Греха. Он был слеп. От рождения. Как и все Пастыри Греха до него.
Потом, когда чтение закончилось, и отзвучал тихий шепот Бротолойгоса, над столом воцарилось молчание. Новое молчание. Выжидающее.
