О чем тут говорить?
Горы большие, леса много, места всем хватит...
...Крохотный букетик цветов с бледно-голубыми, почти прозрачными лепестками, трогательно выгнутыми, подобно векам спящей юной женщины...
Белый, матовый мрамор плиты; бегущие во все стороны прожилки, словно вены свесившейся вниз руки с тонкими, длинными пальцами; и высеченные в камне слова, нагревшиеся за день...
'Лар Леда Согдийская, из рода Архонта Пеллия, 352 – 413 гг. До встречи, госпожа – мы любили тебя...'
Кастор медленно встал на колени, коснувшись надгробья, легко-легко, как ветер, как дождь, как время; и пальцы, пробежав по отрезку эпитафии – 'До встречи...', – вывели поверх него всего один-единственный знак, невидимый на камне...
'Прощай...'
Уже не внуки – правнуки с длинным хвостом приставок 'пра' населяли Целлию, и все приграничье давно забытой границы на добрых три четверти состояло из Девятикратных, для которых имя покойной Леды Согдийской тонуло в глубинах прошлого и плохо увязывалось с живым, чернобородым, могучим бесом Кастором зу Целль, бессменным господином и правителем.
И мало кто замечал в каждодневных делах и заботах, что в спокойных, внимательных глазах Кастора с некоторых пор опять побежали знакомые паутинки тумана. Серый паук Вечности после долгого перерыва опять принялся за свою неспешную работу.
Каждую весну в этот день он приходил на Целлийское кладбище и долго сидел у могилы первой жены. Дома ждали дела, дела и нынешние жены – согласно обычаю и по зову плоти, – все они ждали и вполне могли подождать.
Она не могла. Потому что была первой.
...Легкое покашливание за спиной вывело беса из состояния задумчивости. Не вставая, он обернулся и увидел одного из сопровождающих, робко переминающегося с ноги на ногу. Высокий, смуглый воин с профилем племен Бану и голубыми глазами согдийцев смущенно ждал, теребя полу набивного кафтана и поминутно поправляя плоский шлем с назатыльником.
Кастор помнил его еще ребенком, увлеченно размахивающим деревянным мечом, и детская преданность во взглядах потомков, слуг и учеников в последнее время тяготила беса, опутывая липкими водорослями скуки и отрешенности.
– Что там у тебя, Гударзи?
– Люди, Отец. Незнакомые, чужие люди... тебя просят. Говорят, что из города...
Гударзи один ходил в леса Муаз-Тая, он уже пятый год был наставником в школе Скользящих в сумерках, но с Кастором воин говорил коротко, отрывисто, тщательно подбирая слова. Все приказа ожидал...
Кастор вздохнул, поднимаясь с колен, потом кивнул сопровождающему и двинулся по узкой дорожке, усыпанной белым песком из заброшенных карьеров. Туда, где у выхода с кладбища притаилась ажурная круглая беседка, полускрытая вьющимися побегами.
В беседке ждали трое. Глубокий замшелый старик, чьи руки непрерывно дрожали, а лицо напоминало прибрежные изрезанные склоны с их оползнями и расщелинами; пожилой усатый мужчина лет пятидесяти, чем-то неуловимо похожий на старца; и третий...
Третий, молодой человек с предплечьями молотобойца и гладкими щеками юноши, стоял у входа в беседку и пристально глядел в сторону кладбища. Из-за плетей вьюнков он не видел подходящего сбоку Кастора, и в глазах его пульсировало странное, неуместное чувство – зависть...
Потом он заметил беса, смешался и неуверенно шагнул ему навстречу.
Кастор протянул ему руку, затягивая рукопожатие дольше, чем это принято в первый раз между незнакомыми людьми. Пауза повисла в воздухе и стала увеличиваться в размерах.
– Мы из города, – сказал молотобоец.
Старшие молчали и разглядывали хозяина здешних мест.
– Из Согда? – бровь Кастора удивленно поползла вверх. – Пешком? Сумели добраться?
– Нет, не из Согда. Из Калорры. Спаси Калорру, бес. Голод у нас. Дети мрут, как... На тебя последняя надежда.
Кастор продолжал держать ладонь пришельца в своей, и плечи беса незаметно вспухали от скрытого напряжения.
– Отчего голод? – холодно спросил Кастор. – Крестьяне обленились? Или опять Вершители налогами душат?..
– Нет налогов. И крестьян больше нет. Все, кто по деревням жил, теперь в стенах укрылись, в Калорре... В поле не выйди, в лес не сунься – проклятые Перевертыши озверели совсем... Хотя им-то и звереть дальше некуда. Пять сел – в клочья, отряд воинов в топи заманили... Лютуют оборотни. От того и голод...
– Лютуют, говоришь... А от нас чего хочешь? Чтоб пахать вышли?
– Пахать не надо. Сами вспашем, и вас еще прокормим... Дай бойцов, бес. Про твоих саларов Девятикратных молва далеко бежит: дескать, все, чему тебя арена за века обучила, ты детям передал. Дай своих, бес, Скользящих в сумерках, или сам приди – учить. Не зря Перевертыши от ваших шарахаются. Ох, не зря... Дай людей, прикрой Калорру...
Кастор неожиданно отпустил парня и как кошка прыгнул к его спутникам, хватая их за широкие рукава халатов. Те испуганно отшатнулись, послышался треск разрываемой материи – и левые руки пришедших за помощью калоррианцев оказались обнажены.
Руки, на которых были выжжены Браслеты Жизней. У старика – восемь, у усатого – шесть. Ходоки были Девятикратными. Но пришли они – из Калорры.
Молотобоец выхватил нож и теперь стоял, не зная, что с ним делать.
– Что не бьешь?! – расхохотался Кастор. – Думал, бес беса не узнает? Сразу видно, что ты из рудничных, беглый, а не манежный... Я все никак понять не мог: куда ваш брат-то делся? Как Права бесам дали да надсмотрщиков-Пауков с копей поснимали, так даже Порченые жрецы диву дались – рудники через день пустые, никого нет, ни души... Искали вас, искали... у вас там в подземельях сам бес ногу сломит...
Молотобоец-бес спрятал нож и улыбнулся.
– Думать надо, – продолжал Кастор. – Заранее думать... Молодой говорит, а старики молчат – первый промах. От моего рукопожатия лучшие салары корчатся – а ты на боль внимания не обратил. Значит, второй промах... И третий, главный – на кладбище с завистью одни бесы смотрят.
Старик в беседке кивнул, соглашаясь со сказанным. Кастор долго и внимательно смотрел на него и усатого; и бес из Калорры понял невысказанную мысль.
– Хитер ты, Кастор зу Целль... Поймал, не спорю. На взлете снял. Только слова мои от того не меняются. Отпусти саларов в Калорру. Иначе не обуздать оборотней... Мало бесов в Калорре, я да трое еще, тоже беглые в прошлом, да дети наши... Вот – внук мой, и сын его, старшенький... Сам видишь: охотники, кузнецы – бойцов нет. Отпусти или научи.
И снова кивнул, соглашаясь, дряхлый внук молодого деда из забытых времен, когда бесы еще бегали с рудников Согда.
И кивнул правнук.
– Меняться будем, – наконец сказал Кастор. – Слово за слово, тайну за тайну. Скажи, рудничный, почему выработки в горах пустуют? Куда ваша порода ушла? Почему не объявляется? И почему до нас восстать не подумали – ведь надсмотрщик бесу не указ... впрочем, и мы хороши...
– Мало ты знаешь о рудничных, манежный Кастор... Не заваливали тебя в шахте, когда Время горлом идет... Так что давай не будем. Было – и прошло. А вот куда наш брат после делся... Есть за Ырташем штоленка заброшенная. На нижнем ярусе зал там большой – в него все и ушли. Вас ведь сотен пять, а нас и того меньше будет... Камнем обросли, в камень спрятались, камнем стали... От Вечности только в камень прятаться. Запоминай, Кастор, может и пригодится когда... Не могли жить больше, и не жить не могли. Теперь сидят, Время на зуб пробуют. Говори, говори свое слово, Кастор – я ответил.
Кастор задумчиво качал головой. Потом невесело улыбнулся и взял собеседника за плечо. Плечо было твердым и упругим.
