Марцелл неожиданно замолчал и повернулся к Сигурду, внимательно глядя ему в лицо – только не в глаза, а рядом и чуть мимо. Тяжелый взгляд, но не такой как у Даймона, а такой, какой был у наставника Фарамарза во время учебных боев...
– Ты мне не веришь, – отчетливо произнес Марцелл и вздохнул. И даже не вздохнул, а так! – набрал полную грудь воздуха и процедил его сквозь сжатые зубы.
– Ты мне не веришь. Тебе нужен маскарад. Варку ты веришь – еще бы... туман, алые зрачки, неуязвимость... А мне не можешь. Ну хочешь – руку отрублю? Или ты мне отруби... Сигурд неверующий...
– Руку не надо, – помолчав, сказал Сигурд. – Дурость все это... Ответь на вопрос, Марцелл, – там, в Пенатах Вечных, они почему-то не хотят отвечать... Что было в начале? – нет, не в самом начале, а тогда еще, когда бесы были гладиаторами в Согде? Я так понимаю: арена, зрители, а они дерутся... Арена – понятно, зрители – понятно, дерутся – плохо понимаю, но в общем – ясно... А все вместе – не понимаю... Как это – драться на арене для зрителей? Сможешь объяснить – поверю, что ты бес.
Марцелл долго не отвечал, переводя взгляд с Ярроу на Солли, и желваки играли на его крутых скулах. Сигурд уже пожалел о сказанном, потому что чувствовал – сунул пальцы в живое, в кровь и мясо, в самое- самое... Но обратного пути не было.
– Объясню. Но потом не скулите... Стань сюда... нет, левее... а ты – сюда...
Солли послушно встал напротив Сигурда и посмотрел на Марцелла. Тот внезапно поднял голову, и его узкие глаза, похожие на суровые бойницы, распахнулись и обрушили на Изменчивого и Девятикратного небо – блеклое, выгоревшее, горбатое небо... а потом песок запорошил им глаза, и подбадривающие вопли огромной, немыслимой толпы накатились и растворились в жарком шелесте...
Желтый песок арены, казалось, обжигал глаза. Я поморгал воспаленными веками и медленно двинулся по дуге западных трибун, стараясь оставлять центр строго по левую руку. Я был левшой. Некоторых зрителей это почему-то возбуждало.
В центре арены бесновался бес. Хороший, однако, каламбур, не забыть бы... Аристократы ценят меткое словцо, и похоже, сегодня вечером я выпью за чужой счет... Бес протяжно выл на высокой, режущей слух ноте, взбрыкивал окованными сталью копытами и без устали колотил себя в оголенную волосатую грудь. Он уже разодрал себе шкуру в кровь шипами боевых браслетов, и их гравировка покрылась тусклым, запекшимся пурпуром. От когтей, равно как и от хвоста, отказались еще в Старой Эре, потому что их крепления вечно ломались, когти слетали с пальцев, а хвост больше путался в собственных ногах, чем подсекал чужие. После какой-то умник придумал шипастые запястья, и тогда же ввели узкий плетеный бич с кисточкой на хвосте – для сохранения традиций. Новинки прижились, бич так и прозвали 'хвостом', но многие бесы все же предпочитали нетрадиционное оружие. Я, например, предпочитал, и ланисты нашей школы слова никогда поперек не говорили... А хоть бы и говорили... Я махнул рукой в адрес впавшего в амок беса, и солнце на миг полыхнуло по широкой поверхности моей парной 'бабочки'. Трибуны загудели от восторга, я незаметно поморщился и сделал еще один шаг. Второй тесак болтался на поясе, и мне было лень его доставать. И так сойдет...
Скука. Скука захлестывала меня серым липким потоком, она обволакивала мое сознание, заставляя думать о чем угодно, кроме происходящего вокруг – и я ощущаю ее почти физически, вечную вязкую скуку, свою и тщательно притворявшегося беса. Я шел по кругу, он ярился в центре, но зрители, к счастью, не видели наших глаз. Ну что ж, на то мы и бесы...
Я подмигнул ему: давай, брат, уважим соль земли, сливки общества, и кто там еще соизволил зайти сегодня в цирк из свободных граждан... Давай, брат, пора – и он понял меня, он легко кувыркнулся мне в ноги, стараясь достать, дотянуться, зацепить рогом колено. Я сделал шаг назад, подкова копыта ударила у самой щеки, и пришлось слегка пнуть беса ногой в живот, держа клинок на отлете. Рано еще для кровушки... жарко...
Он упал и, не вставая, махнул 'хвостом'. Я увернулся и снова пошел по кругу.
Выкладываться не хотелось. Для кого? Игры Равноденствия еще не скоро, и к нам забредали лишь ремесленники со своими толстыми сопливыми семействами, бездельники с окраин, да унылые сынки членов городского патроната. Все это были солидные, полновесные граждане, у всех у них было Право, и плевать я на них всех хотел.
Я облизал пересохшие губы и сплюнул на бордюр манежа. Плевок чуть ли не задымился. Бес проследил его пологую траекторию и твердо взглянул мне в лицо.
'Хватит, – одними губами неслышно выдохнул бес. – Кончай...'
Я кивнул и двинулся на сближение. Трибуны требовали своего, положенного, и надо было дать им требуемое. И я дал. Этому трюку сто лет назад меня обучил один из ланист, и исполнял я его с тех пор раза два-три, но всегда с неизменным успехом.
Вот и сейчас, когда 'хвост' обвил мое туловище, я прижал его кисточку локтем и прыгнул к бесу, одновременно вращаясь подобно волчку. Бич дважды обмотался вокруг меня, бес не успел вовремя выпустить рукоять, и резким косым взмахом я перерубил ему руку чуть выше полосы браслета. Кисть упала на песок, бес покачнулся, и моя 'бабочка' легко вошла ему в правый бок – ведь я левша, когда сильно хочу этого. Ах да, я уже говорил...
Кровь толчком выплеснулась наружу, забрызгав тунику, – мою, совсем новую, надо заметить, вчера только стиранную тунику, – хрустнули ребра, и бес стал оседать на арену.
Трибуны за спиной взорвались, и в их привычном реве внезапно пробился нелепый истерический визг:
– Право! Право!..
Я обернулся. По ступенькам бокового прохода неуклюже бежал лысый коротышка в засаленном хитоне с кожаными вставками, неумело крутя над плешью огромной ржавой алебардой. За плечом у меня хрипел бес, публика сходила с ума от счастья, а я все не мог оторваться от сопящего бегуна и проклинал сегодняшнее невезенье, сподобившее в межсезонье нарваться на свободного гражданина, Реализующего Право.
Реализующий вылетел на арену, не удержался на ногах и грохнулся у кромки закрытых лож. Потом вскочил, послюнил разбитое колено – неуместный, домашний жест вызвал глумливое хихиканье галерки – подхватил оружие и кинулся ко мне.
Я подождал, пока он соизволит замахнуться, и несильно ткнул его носком в пах, чуть повыше края грубого хитона. Реализующий зашипел и ухватился за пострадавшее место, чуть не выколов себе глаз концом алебарды. Не так он себе все это представлял, совсем не так, и соседи не то рассказывали, а я не собирался его разубеждать.
Я повернулся и направился за кулисы. Свободный гражданин моментально забыл о травме и зарысил вслед, охая и собираясь треснуть меня по затылку своим антиквариатом. И тут за ним встал мой утренний бес. Ремешок на его ноге лопнул, копыто отлетело в сторону, и, припадая на одну ногу, он казался хромым. Хромым, живым и невредимым.
Каким и был.
Никто и никогда не успевал заметить Момента Иллюзии.
Правым кулаком – кулаком только что отрубленной руки – бес с хрустом разбил позвоночник Реализующего Право; и лишь распоротая туника беса напоминала об ударе моего тесака, сорвавшем аплодисменты зрителей.
Реализующий подавился криком и сполз мне под ноги. Я посмотрел на ухмыляющегося беса и отрицательно покачал головой. Бес пожал плечами и склонился над парализованным человеком. Шип браслета погрузился в артерию, Реализующий дернулся и начал остывать.
Я подобрал алебарду и поднял глаза на неистовствующие трибуны. Все они были свободные люди, все они имели Право, и я завидовал им.
Право на смерть. Все – кроме нас. Мы не имели.
Мы – бесы. Бессмертные. Иногда – гладиаторы, иногда – рабы на рудниках.
Низшая каста.
Подонки.
Пыль манежная.
