чечевица из бронзы сокрушает дедову плоть, как он сам несется к трибунам, не в силах перехватить удар судьбы… Чужое прошлое ударило в голову неразбавленным вином. Понеслись в хороводе скамьи, колонны, столбы. Присев на край постамента, чтоб не упасть, Амфитрион боролся с дурнотой. Никакой целитель не помог бы ему в этой борьбе.
— Запомни это место, — повторил Персей. — Здесь началась моя война с Косматым. Тридцать лет назад. Я не знал тогда, что это война.
— Война?
Их разделяло пространство: от «пращи» до западных трибун. Их разделяло время: сорок один год. Их разделял опыт: гора и песчинка. И все равно Амфитрион впитывал слова деда, как сухая земля — воду. Видел тоску на его лице. Чуял кислый запах старости. Грайи, богини дряхления, бродили вокруг Убийцы Горгоны — убийцы их сестры! — боясь приблизиться на расстояние удара.
— Вон там, — палец деда указал в дальний конец стадиона, — храм Аполлона. Я был в храме, когда пришел Косматый. Я только что вернулся с запада. Он уходил на восток. Потом болтали, что я метал диск, будучи во хмелю. Это ложь. Просто Косматый говорил со мной наедине. Недолго, но этого хватило…
ПАРАБАСА. СЫНОВЬЯ ГРОМОВЕРЖЦА
— Радуйся, брат.
— У меня нет братьев. Я один у матери.
— Зато не один у отца. Радуйся, Персей, сын Зевса и Данаи Аргивянки! Я — Дионис, сын Зевса и Семелы Фиванки.
На смертных с высоты пьедестала глядел Аполлон, сын Зевса и Лето Гонимой. Прекрасный лик бога портила брезгливая гримаска. Скульпторы утверждали, что как ни старайся, без гримасы не обойтись. Такова воля Аполлона; а может быть, характер. У ног статуи одуряюще пахли свежие венки — лавр, сельдерей, гиацинты.
— Чудесные цветы…
Дионис взял гиацинтовый венок, поднес к лицу. Надел, не смущаясь отнять у бога его приношение. Похожий на девушку, с жестами, плавными, как волна на рассвете, он был полной противоположностью хмурому атлету Персею.
— Ты знал его?
— Кого?
— Гиацинта. Правда, что этот спартанец был красивей меня?
— Не знаю. Мы не встречались.
Гиацинта, возлюбленного Аполлона, убил бог, неудачно метнув диск. Говорить об этом в предверии состязаний Персею не хотелось. Душно, подумал он. Надо выйти наружу. Дионис загораживал ему дорогу.
— Говорят, ты убил Медузу?
— Говорят.
— Не поделишься опытом?
— Нет.
— Братья должны делиться последним. Я бы отдал тебе все. Хочешь меня?
Персей молчал.
— Завтра я ухожу на восток, брат мой. Ты принес голову Медузы, я иду за головой Реи, Матери Богов. Наш отец мудр — есть головы, которые лучше рубить чужими руками. Тебе дали серп Крона, меня тоже вооружили на славу. Ты старше, и уже достиг цели. Дай мне свое знание! Облегчи мой путь…
На миг в женоподобном облике Диониса проступил ребенок. Пухлый мальчишка снизу вверх глядел на героя. Уверенность, что герой не откажет в просьбе — будь это просьба достать звезду с неба! — гордость за старшего брата, могучего и отважного… Взгляд кружил голову сильнее вина. Я не могу, думал Персей, гоня хмель. Не имею права. Клятва за клятву. Олимп клялся не вмешиваться в мою жизнь. Я клялся сохранить в тайне правду о моем походе. Если я солгу, завтра солжет Олимп. Серп Крона не выстоит против отцовского перуна. Он лазутчик, этот красавчик. Его послали испытать мою стойкость.
— Уходи. Мне нечего сказать тебе.
— Жаль. Что ж, однажды я вернусь. Посмотрим, как тогда брат встретит брата.
— Ты грозишь мне?
— Мне ли, бродяге, грозить Убийце Горгоны?
Забыв вернуть венок Аполлону, Дионис шагнул к выходу. Когда он уже стоял на пороге, Персей не выдержал. В конце концов, Убийце Горгоны было далеко до зрелых лет. И странный хмель все еще бродил в его крови.
— Погоди! Ты сказал, что тебя вооружили… Чем?
Дионис рассмеялся:
— Рядом со мной сходят с ума. Что, хорош меч?
Носились птицы над стадионом. Топорщились розовые перья облаков. Таяли тени на трибунах, утрачивая память. Не смущаясь, как маленький, внук прижался к деду. Дед был твердый и горячий. Мальчик не понял и половины того, что рассказал ему взрослый. Взрослый не рассказал и трети того, что произошло на самом деле. Но оба молчали, смотрели в небо, и камни, брошенные судьбой, пролетали мимо цели.
— Он свел тебя с ума, — наконец сказал Амфитрион. — И ты промахнулся. Ты убил диском своего дедушку. Да, Косматый — враг.
Персей обнял внука за плечи:
— Не думаю, что он хотел лишить меня рассудка. Он делает это так же, как я бью — не размышляя. Рядом со мной опасно находиться. Рядом с Косматым — опаснее. Друг ты ему или враг — разницы нет. Мы оба родились такими.
— Тебя боялись на Серифе?
Убийца Горгоны ответил не сразу. Он подставил лицо солнцу, вспоминая детство, проведенное на острове Сериф. Море, скалы, рыбья требуха. Нищета. Беззащитный ублюдок, выброшенный волнами на берег. Законная добыча всех серифских мальчишек. Драки без конца. Позднее, когда мать сошлась с правителем острова — мишень для стрел ревности и зависти. Снова драки. Это длилось недолго — до тех пор, пока он не начал убивать.
— Да. Они были счастливы, когда я ушел на запад.
— Наверное, многие были счастливы, когда Косматый ушел на восток…
— Не знаю. Я не был счастлив. Когда я понял, кто явился причиной моего предательского опьянения… Я чуть не бросился в погоню. Меня удержала лишь необходимость очиститься. Убийство родича — тяжкая ноша. Меня очистил в Тиринфе мой дядя Мегапент. Догонять Косматого было уже поздно.
Мальчик кивнул, думая о своем.
— Не бойся, дедушка, — сказал он. — Я никогда тебя не убью!
— Ты и не сможешь, — ласково ответил Персей.
И вновь стал прежним — бронзовым.
— Ты возвращаешься домой, в Тиринф. Сегодня или завтра — я еще не решил. Тебе выделят охрану. Эхион и Тритон останутся со мной. Кефал — тоже.
— А состязания?!
— Состязания отменяются. По меньшей мере, откладываются. В Аргосе беда. Ты знаешь о здешних вакханалиях? Когда прибудут мои Горгоны, я пойду в горы. Ничего, не горюй. На твой век хватит
