Мальчик затаил дыхание, боясь пропустить хоть слово. Что скажет дедушка? Как назло, Персей не спешил с ответом. Поднял сумку, качнул, проверяя тяжесть — словно жребий взвешивал.
— Будет моим гостем, — продолжал ванакт. — Вместе с Кефалом. Пока ты спасаешь нас от Вакховой напасти…
— Что ему делать в Аргосе?
— Твой внук приехал любоваться атлетами. Вернете женщин — устроим состязания. В честь, так сказать…
Уши Амфитриона пылали огнем. Как на стадионе, где он чуть не бросился на дедушку с кулаками. Мальчик с обожанием, как щенок на хозяина, смотрел на ванакта Анаксагора. Вот кто мудрый и справедливый! Будь Анаксагор его дедом, он бы ни за что… Вдогон жаркой волной ударил стыд. Что, согласен продать дедушку? За жалкую подачку? И ты еще корил тех, кто изменяет Персею за милость Косматого…
— Я вернусь домой!
Голос сорвался, «пустил петуха».
— Хорошо, — дед будто не услышал. — Ты прав, Анаксагор. Пусть остается.
И обернулся к Горгонам, выстроившимся у стены. Рядом переминались с ноги на ногу аргивяне- загонщики.
— Все в сборе?
— Все, — из-под портика объявился Меламп.
Мальчик пригляделся: тень целителя падала назад, как у остальных. Впрочем, солнце светило в лицо Мелампу, из-за чего тот щурился.
— Но я не всем доверяю. Здесь есть человек, способный расстроить наши планы.
— Кто?
В ответ Меламп указал на хмурого Эхиона.
— Я доверяю спарту, — отмахнулся Персей. — Этого достаточно.
— Если б мы шли убивать вакханок — я б и слова не сказал…
— Продолжай.
Сын Зевса изучал фессалийца, как охотник — диковинного зверя. Взять шкуру в качестве трофея? Или пусть живет? Левый глаз Персея косил больше обычного.
— У спарта, — Меламп казался огорченным, словно его вынудили публично раскрыть чужую тайну, — личные счеты с Косматым. Ты слышал, как менады растерзали Пенфея Фиванца? Тот не принял Косматого и погиб от рук собственной матери. Как звали твою жену, спарт?
— Агава, — спокойно откликнулся Эхион. — Агава, дочь Кадма. Пенфей был нашим сыном. А Косматый был племянником моей жены. Что еще ты хочешь знать? Имя моего отца? Так у меня не было отца.
— Агава принесла в Фивы голову сына, уверенная, что убила льва. На следующий день ты оставил город. Это правда?
Эхион кивнул.
— Все, что у тебя осталось — месть. Мститель — скверный лекарь.
— Ты сам сказал: мы идем не убивать, — Персей снизошел до объяснений. — Эхион не ослушается моего приказа.
— У тебя не было случая проверить. До сих пор вы только убивали. Эхион — спарт, он не прощает. Драконья кровь! Если месть ударит ему в голову…
— По-твоему, драконья кровь жарче человеческой? Я тоже не прощаю. Горгоны подобны мне, фессалиец. У них, — Персей ткнул пальцем в кормчего с Тритоном, — Косматый утопил всю команду. Спартак мстит за своего вождя. И за сына, разорванного в клочья. Здесь все такие, кого ни возьми. Каждый — ненависть. И каждый знает, что мой приказ — закон.
Во дворе повисла мертвая тишина. Даже птицы смолкли.
— Эхион идет со мной. Или я остаюсь в Аргосе.
— Я не знал, — Меламп склонил голову. — Будь по-твоему.
Он обернулся к ванакту.
— Молодые оргиасты готовы? Хорошо. Я забираю их. Встречу назначаю у Сикиона, близ источника. Я жду вас с вакханками.
Провожая дедушку взглядом, Амфитрион до слез жалел, что слишком мал. Пусть не в Горгоны — хотя бы в загонщики!
11
— А я говорю, он их всех убьет!
— О-о! О-о-о…
— Он их всегда убивает. Режет, не задумываясь. Сестры, матери — в каждой он видит безумие, а значит, Косматого. Для него Косматый и Горгона слились воедино. Он по сей день убивает ее, Горгону Медузу, а думает, что вакханок. Не правда ли, меткое наблюдение?
— О-о! О-о…
Со стороны могло показаться, что Кефал не просто согласен с массажистом. Юноша так стонал и вздыхал, будто каждое слово проникало ему в душу. Никто из педотрибов[58] Фокиды и Аттики, чьи руки трудились над телом Кефала, и в подметки не годился аргосскому умельцу. Сходить в баню кривого Гелена юноше подсказал Амфитрион. Сейчас, чувствуя себя на Елисейских полях[59], Кефал недоумевал, откуда внук Персея, совсем еще желторотик, так хорошо осведомлен о банных радостях Аргоса. Наверное, дед надоумил…
— И что, нельзя было договориться?
— М-м…
— Вот в Орхомене договорились. Мой господин слыхал про Орхомен?
— А-а… — Кефал навострил уши. — Ы-ы?
— Учредили праздник в честь Косматого. Милый такой праздник, безобидный. Назвали Агрионией…
Побуждение к дикости, отметил юноша. Хорошо назвали, по-доброму.
Утром Кефал изнывал от жалости к самому себе. Хотелось в загонщики. Охотник до мозга костей, юноша всем сердцем стремился в горы, к Персею. Но Убийца Горгоны наотрез отказался брать Кефала с собой. Дескать, обещал присматривать, а не тащить в пасть дракону. Случись что, отец Кефала не простит. Все, спор окончен.
— Трех местных красоток назначают дочерьми бедняги Миния. Те садятся вечерком под окошком святилища. Вечерок поздний, дело к полуночи. Прядут, судачат, чешут язычки. Сетуют, что искали Косматого и не нашли. Тонкий намек, да? Придя к выводу, что бог наслаждается обществом муз, девицы начинают загадывать друг другу загадки. «Ах, что бы ты сделала, душечка, став женой ванакта?» Тут из храма выбегает жрец с мечом. Девицы — врассыпную…
— О-о…
— Вот и я говорю: о! И все довольны. Правда, если жрец кого догонит, то убьет. С другой стороны, бегать надо лучше. Если ты — жирная, тяжелая на ногу корова, зачем тебе жить? Лично я люблю бойких… О, какая кожа! Какая гладкая кожа! Я умащу моего господина мятой и майораном. Для вспыльчивых добавим лаванды…
Блаженство куда-то делось. Лежа на животе, лицом вниз, Кефал чувствовал себя неприятно беззащитным. Он попытался извернуться, желая внимательней рассмотреть болтливого массажиста. Тот пресек бунт на корню:
— Лежи смирно! — меж лопатками затрещало. — Не мешай мне делать тугое подвижным… Так вот, Персей! Лекарь буйных вакханок? Ха! Мудрее послать хорька для спасения мышей. Учредили бы праздник, и дело с концом…
