— Наши…
Что взять с дурака? Испортил настроение. И на душе скверно, и к дяде не подойдешь: где коровы? А тут еще сведущий человек по ушам на колеснице ездит. Говядина, мол. Баранина. Свинина. Лепешки ячменные. Хлеб пшеничный. Маслины. Фазаны. Дрозды. Жаворонки. Лук, чеснок, соль с травами. Особые кубки для заключительного возлияния. С надписями.
Видел Амфитрион эти надписи. «Лизать» — единственное приличное слово.
— Поминки, — намекает он. — Не гульбище.
— Так ведь в конце, — разъясняет сведущий. — В конце всегда гульбище.
И спрашивает насчет флейтисток.
— Коровы, — дуется в углу Тритон. — Наши…
— Многие лета!
Сведущий человек оказался прав. Из глиняных кубков половину разбили. Пол был усеян объедками и хлебным мякишем — им вытирали жирные пальцы. Кое-кто дудел на флейте, объясняя бойкой флейтистке, как достичь гармонии. Девица утверждала, что умеет лучше. Сыновья Электриона — вся их шумная компания гурьбой явилась на поминки — играли в бабки. Выиграв, каждый обещал Гермию сто быков; проиграв — обвинял родича в жульничестве. По рукам гуляла ветка мирта. Тот, к кому она попала, пел куплеты-сколии. Темой куплетов вначале были подвиги усопшего, но довольно быстро певцы свернули на подвиги вообще.
— Здравствуй, здравствуй и пей!
Жрец из храма Зевса Милосердного, утомленный возлияниями, храпел в обнимку с помощником. Фиест Пелопид развлекался тем, что вставлял соломинку жрецу в нос. Шея Фиеста была багровой от прилива крови. Перед тем, как заняться жрецом, он, указав на Тритона, поинтересовался: «Почему я должен сидеть рядом с рабом?» Тритон доел баранью ногу, взял брезгливого юнца за шкирку и пояс, поднял — и собрался выбросить за порог, да ему запретили. Это не раб, объяснил Амфитрион. Это мой друг. Друг и соратник.
Зарежу, пообещал Фиест. Просплюсь и зарежу.
«Меня?» — спросил Тритон, ковыряясь в зубах.
Кого-нибудь, уточнил Фиест.
— Я поднимаю эту чашу в честь нашего гостеприимного хозяина! — Атрей, пьяный до изумления, вышел на середину. По лицу беглого сына Пелопса текли слезы восторга. Венок из фиалок был сдвинут набекрень, цепляясь за ухо. — В сердце моем жила змея скорби! Не мог я вернуться на родину. Не мог припасть к стопам моего великого, безвременно ушедшего отца. Погребальный костер отпылал без меня. Гробницу запечатали без меня. Сирота, я рыдал без устали… И что же?
— Что? — возопил хор голосов.
— Родич мой задушил подлую змею! Друзья! Жертвы, принесенные нами, успокоят царственную тень! Чаши, которые мы осушили, даруют мертвецу великую радость! Дом, где мы собрались, воссияет дворцами Олимпа! Пелопс, отец мой! Видишь ли ты своего внука? — палец Атрея указал на Амфитриона, хрустевшего костлявой перепелкой. — Видишь ли богоравного героя? Даже из мглы Аида тебе сияет блеск его славы!
— Видим! — заорал Фиест, хотя вопрос был обращен не к нему.
— Кровь Персея и Пелопса слилась в нем воедино! Гроза телебоев! Ужас морских разбойников… Богач! — Атрей жестом обвел помещение. — Лучший из копейщиков! Будущий зять ванакта Микен!
— Заячий хвост! — невпопад вспомнил младший из Электрионидов.
Ему дали подзатыльник, чтоб умолк.
— Да, герой! — Атрей с негодованием уставился на дерзкого. — Паруса тафийских кораблей дрожат от страха при звуке его имени! Телебои гадят под себя, вспомнив блеск его меча! Счастлив отец, чьи чресла родили такого наследника! Радуйся, Алкей Персеид! Твой единственный сын стоит армии…
— Радуйся, отец!
Вскочив, Амфитрион осушил чашу до дна.
Вино горчило. Во рту остался резкий, смоляной привкус. «Что это за женщина? — подумал Амфитрион, уставясь в угол. Взор туманился, разглядеть гостью не удавалось. — Рабыня? Прибиральщица?» В зале же творились злые чудеса. Увяли цветы венков. Собакой под бичом взвизгнула флейта. Объедки покрылись плесенью. Пахнуло смрадом падали. Женщина с удовлетворением облизывалась; казалось, ее кормят изысканным блюдом. С языка текла черная слюна. «Кто ее пригласил? Какая уродина…» Когда сын Алкея проморгался, мерзкая тварь исчезла. Там, где мелькнул призрак, сбились в кучу сыновья ванакта. Прекратив игру, они пялились на Амфитриона, словно впервые видели. Словно он их всех в бабки обыграл, голыми по миру пустил.
Зависть — родная сестра Победы — шустрая богиня.
Дитя мрачных вод Стикса[36].
11
— Дядька Локр! Дядька Локр, это ты?
На трубный вопль обернулась вся харчевня.
— Это я, Тритон! Иди сюда! Выпьем!
Судьба определенно улыбалась Тритону. С войны он вернулся жив-здоров (глаз не в счет) — герой-победитель! «Теперь все бабы наши! — перед расставанием хлопнул Тритона по плечу Эльпистик Трезенец, рыжебородый весельчак. — Главное, не робей! Героям робость не к лицу…» С Эльпистиком судьба свела Тритона в Орее, на побережье. Год они воевали бок о бок и успели сдружиться. Дрался рыжий, как зверь, а шутки у него были необидные. Тритон всю обратную дорогу думал: пошутил Эльпистик насчет баб, или нет? С пленницами-то ясно: кто их спрашивать будет? А вот чтоб не силком, по-хорошему… Тут Тритон, несмотря на советы приятеля, терялся. И зря — дело сладилось лучше лучшего. Прав был рыжий: робость — зло! Тритон давно привык, что над ним подтрунивают, но в этот раз не стерпел. Ладно, мужчины. Мужчине башку расколол, и квиты. Но чтоб гулящие девки туда же? Он вспомнил, как Амфитрион показал своего «карасика» дочке ванакта — и в ответ на очередную подначку проделал то же самое.
— Ого! — ужаснулась одна.
— Ого! — восхитилась другая.
И по лицам обеих Тритон все понял верно. Тут бы и круглый дурак понял, а Тритон был не круглый, а очень даже мускулистый. До утра он рьяно оправдывал ожидания девиц — и славно помял косточки обеим, доведя красоток до изнеможения. Затем — куда спешить? — продрых до полудня и проснулся с мечтательной улыбкой от уха до уха.
Вечером девки обещали прийти еще, и подружку захватить.
Явившись в харчевню, Тритон потребовал вина и мяса. Сейчас он пребывал в самом блаженном расположении духа. Жрать — от пуза, пить — хоть залейся. Война, правда, кончилась. Жалко. Зато смазливая краля сама на тебя залезть спешит! Что еще человеку надо? Компанию? Пить в одиночестве Тритон не любил. И тут — на тебе! — дядька Локр. Старый приятель Тритонова папаши. Лучше компании и не сыщешь!
Любимчик судьбы, ухмыльнулся Тритон. Я любимчик, да.
— Эй, дядька!
Локр — весь из узлов и канатов — сделал шаг. Остановился. Крепко уперся ногами в глиняный пол, словно в палубу корабля; не спеша повернул голову. Он всегда так делал — вначале смотрел, по-совиному выкручивая шею, а потом уже разворачивался целиком.
— Тритон? Сын кормчего Навплиандра?
Особой радости на лице моряка, изборожденном морщинами, не отразилось.
— Ага! Иди, да! Угощаю!
Тритон давно мечтал произнести эти слова. Сейчас он сиял от гордости. Он теперь не просто
