Войти в образ

шейх в клетчатом покрывале над телом ученика с расширенными глазами; и еще одна смерть, и еще...

Множество нелепых смертей, прошлых и грядущих, и глядя на последнюю, я уже понимал, что натворил, и сцена была залита настоящей, густой, быстро темнеющей кровью...

...Алогубый гигант лежал у покосившегося дощатого забора, и убийца – пятнистый проклятый Мом, его тело, его согнутая спина! – выдергивал из широкой груди серебряный меч. Но когда Мом повернулся, глядя сквозь меня – на его лице были чужие глаза, глаза пророка и охотника; а знакомый мне кошачий прищур вертикальных зрачков остывал на белом лице убитого. Глаза убитого и тело убийцы – все это некогда стояло передо мной, слившись в одно целое, и, отшатываясь, я понял, что заглядываю в недозволенное, в Бездну... Вдоль забора скользнула тень уходящего шамана Сарта, убийца оторвался от созерцания тела с его украденным взглядом; и я радостно обрушился в беспамятство пробуждения...

О, если б знал я, как бывает, когда решался на дебют...

VII

'И канули годы.
И снова,
Все так же, но только грубей,
Мой бог,
Сотворенный из слова,
Твердил мне:
«Иди и убей!»

А. Галич

– Мама, расскажи сказку!

– Поздно уже... Спать пора.

– Ну, расскажи!.. Ну, мама...

– Ладно уж... Ложись и закрывай глаза. Не то перестану. На чем мы в прошлый раз остановились? Ах, да...

...И поднял богатырь Кан-ипа над собой огромного Хозяина Белой кобылы – а тело его подобно было бурдюку с арзой, и голос разрывал уши перепуганных воинов – и бросил насильника за девять гнилых перевалов в бездонное болото. И все народы склонились перед добрым богатырем Кан-ипой, лучшим слугой Великого Безмо; и дальние пришли к нему, и ближние, и только злые нехорошие шаманы, которые уже ничего не могли и никому не были нужны – они воспротивились неизбежному.

И тогда богатырь Кан-ипа сказал: 'Пусть умрет плохой смертью всякий бессмысленный человек, не принявший всем сердцем слово Друга людей Безмо!' И смеялись лихие наездники степей, насаживая плохих беспомощных шаманов на древки своих копий, и смеялся веселый богатырь Кан-ипа, посылая легкие камышовые стрелы в косматые головы убегающих, и смеялся Друг людей Безмо, глядя с семицветного облака на торжество правды.

– Мама, а что делали нехорошие лохматые шаманы до того, как их подняли на копья?..

– Что делали? Да разное делали... Зло всякое творили. Вот когда непослушные дети спать не ложились вовремя, то приходил шаман в костяной шапке и бросал такого неслуха на вечный сон в тамошнюю Бездну Голодных глаз – а худшее место трудно придумать... И лишь богатырь Кан-ипа сумел очистить землю от нежити, и через год всеобщий хурал провозгласил героя Вождем степей; и лишь Верхний шаман Бездны бежал от стрел, и тело его не нашли посланные воины...

– Мама, я боюсь...

– Спи, глупый... Он хоть и злой был, но совсем-совсем старенький уже, небось, помер сразу, с голодухи или еще с чего... И тогда вздохнули свободно все стойбища, а Друг людей Безмо возрадовался в небесных просторах; и теперь сидит там за столиком с зеленой свечой, вниз смотрит и все-все знает: кому сколько жить, до Занавеса, куда стада перегонять, когда света добавить, когда ночь сделать, когда грому греметь; нахмурится Безмо – и тучи ползут по небу, рассмеется – и радуга выгибается у края земли... Спи... А друг его, богатырь Кан-ипа, бросил клич, и когда волны степных наездников слились в один бушующий поток, – повел он их на проклятый Город, последний оплот мрака, и было там...

Не родилась еще та мать, не сложилась еще та сказка, но вкус ее уже дразнил языки живущих под небом – зря, что ли, учил их рассказывать Великий Друг людей Безмо, пришедший из-за Занавеса...

...Безмозглый так и не заметил, когда умелые руки ловко захлестнули его горло волосяной удавкой. За шатрами возбужденно гудел всеобщий хурал, у ближайшей коновязи мелькнул знакомый пятнистый силуэт с внимательным прищуром смеющихся глаз; вечерний воздух стал нестерпимо густым, и умирающий человек понял, что это конец.

Конец первого акта.

ИНТЕРМЕДИЯ

Место действия: здесь.

Время действия: сегодня и сейчас.

Декорации – их нет. Все сожжено, и едкий дым стелется по сцене, отчего фигуры разговаривающих кажутся призрачными и нереальными. Впрочем, это только кажется...

Голос (с сарказмом)

Давно ль ты стал шаманом Бездны, Сарт?
К тому же Верхним... Странная идея.
Я помню – ты мастак менять обличья,
Большой любитель шастать по мирам,
И лезть в чужие души и дела —
Но стать шаманом Бездны? Пошлый фарс.
В твоих мехах – прокисшее вино,
И даже Бездне это не смешно.

Второй голос

Ты кончил, зубоскалить, Молодой?
Где взял ты это тело? У кого?
Один язык тебе в нем по размеру,
А остальное... Ты ж теперь апостол,
Несправедливо оскорбленной Бездны
Голодных глаз, лежащей меж мирами,
Нематерьяльной сущности пророк,
Которая стремится воплотиться
Хотя б в кого – не глядя на фасад!
И ты ее мечтаешь, хитрый лис,
На сцену выпустить из-за кулис!..

Молодой (поскольку имена были названы самими собеседниками, попробуем придерживаться первоисточников, но сам он больше любил называть себя – Мом; пристально глядя на Сарта)

Стареешь, Сарт... Пылишь, а толку – чуть.
Ты раньше был спокойней, холоднее,
И безразличней. Ах, как ты молчал,
Как улыбался, глядя на меня,
Заколотого – не твоей рукою,
Но все-таки с твоей подачи! – право,
Как ты легко юродствовал у тела,
Смеясь над непонятливым убийцей,
Чья плоть теперь – моя. Да, Сарт, моя!
Ты помнишь, Сарт, безумца из Сай-Кхона?!
Убив меня, он шел, подобно псу,
Шел за тобой и теми, кто с тобою;
Он видел Бездну ранее тебя,
И потерял там разум – но не нюх!
Когда же ты и спутники твои
Прошли сквозь Бездну – бросившись за вами,
Он не прошел. Голодные глаза
Забрали разум, суть и плоть безумца,
И дали мне. А я дам тело им —
Всем сущностям, которые томятся
В горящей Бездне, чей кричащий взгляд —
Единственное, что от них осталось!
Ступившие за грань добра и зла —
Я выпущу их в мир и дам тела!

Сарт

Тогда зачем ты мучишь лицедея?
Да, дар его – как дрожжи в здешнем тесте,
Не знающем ни веры, ни театра,
И тесто скоро разорвет квашню.
Мне