сказкам, которые рассказывал мне мессир Казанова, у него тоже. Став любовницей Казановы, женщина должна забыть о мечтах и принимать реальность такой, какая есть. Он никогда не будет вам верен. Не может он. Это не в его натуре. Он не в состоянии противиться хорошенькой женщине, которой вздумалось его заполучить. Но он всегда будет возвращаться к вам. Он даст вам лучшее, что в нем есть, а со временем…
— Со временем… — произнесла Анриетта, вставая и беря Мариетту за руку. — Ах, я постарею задолго до того, как он перестанет мечтать о других губках и грудках. А теперь мне пора. Но вы явно желаете мне добра, вы хорошая. Я хочу поблагодарить вас и сказать, что я… я не питаю к вам ненависти, хотя, казалось, должна бы питать. И вы очень хорошенькая. Неудивительно…
— Ах, — вздохнула Мариетта с ноткой несвойственного ей ранее цинизма и поцеловала свою соперницу. — Но вы же знаете: люди всегда говорили, что Казанова понимает толк в женщинах.
А господин, о котором шел разговор, продолжал спать на диване, когда Анриетта вернулась и принялась как можно тише укладывать свои вещи, готовясь к отъезду из Флоренции. Она старалась как можно дольше не тревожить его, но поскольку многие вещи находились в той комнате, где он спал, ей пришлось заняться укладкой и там. Она затеплила лишь одну свечу под колпачком и передвигалась почти так же бесшумно, как хорошая сиделка при больном. А Казанова продолжал спать, и Анриетта уже начала думать, что ей удастся упаковать все вещи, прежде чем он проснется. Она уже складывала последнюю одежду, когда что-то побудило ее поднять глаза и она увидела, что Казанова проснулся и смотрит на нее. Сначала он не понял, чем она занята, и Анриетта подошла к нему, чтобы он не увидел саквояжа, в который она укладывала вещи.
— Который час? — спросил он, зевая, и потянул за цепочку лежавшие в кармашке часы. — Что?! Больше часа ночи! Почему, черт возьми, ты не разбудила меня? — Анриетта молчала, лишь с улыбкой глядела на него. Он расхохотался. — Моска будет на меня в ярости. Неважно, я помирюсь с этим мерзавцем завтра. — Он окинул Анриетту быстрым взглядом и заметил раскрытый саквояж. — А почему ты не легла? — спросил он.
— Мне надо было кое-что сделать, — спокойно ответила она.
— Что именно?
— О, кое-что прибрать и…
— Ты выходила, — сказал он, прерывая ее, так как заметил, что на ней уличные туфли, а на них следы глины с грязной театральной улицы. — И ты укладываешься? Что все это значит?
— Ты наверняка еще не отдохнул, Джакомо, — умиротворяюще произнесла она. — Не лучше ли тебе лечь в постель, а потом утром…
Он ревниво подметил, что она сказала: «лечь в постель», а не «лечь со мной».
— Я не могу лечь, пока не узнаю, почему ты упаковываешь вещи. — Он подошел к двери и заглянул в соседнюю комнату. — Ты уже упаковала все свои вещи! Что это значит?
Анриетта с нарочитым спокойствием села.
— Присядь, Джакомо, и не распаляйся, — сказала она все тем же умиротворяющим тоном, который вместо того, чтобы успокоить, выводил его из себя и рождал подозрения. — Ничего особенного не случилось. Простое совпадение. Пока ты спал, я получила срочное послание по поводу моих дел. Меня предупреждают, что период ожидания, по всей вероятности, подходит к концу. Так или иначе, я должна отсюда уехать, чтобы встретиться с… ну, в общем, с одним другом нашей семьи и…
— Ты намереваешься ехать без меня? — спросил Казанова, глядя на нее в упор.
— В общем, да. — В голосе ее слышалась легкая дрожь. — Извещение пришло так неожиданно, а у тебя… эта твоя работа в театре. Ты, наверно, сможешь последовать за мной, когда все здесь закончишь, или мы, наверно, могли бы встретиться где-нибудь…
— Наверно, наверно, — нетерпеливо повторил он следом за ней, продолжая смотреть на нее в упор. — Зачем ты выходила?
— Мне надо было попросить Чино добыть мне почтовую карету на завтра…
— Чтобы повторить твой знаменитый трюк с исчезновением? — возмущенно спросил Казанова. — Не слишком ли часто ты разбиваешь мне сердце своими внезапными исчезновениями? Я полагаю, мне следует благодарить судьбу за то, что я вовремя проснулся и ты не успела исчезнуть, даже не попрощавшись и не оставив адреса. Неужели ты еще недостаточно заставила меня страдать?..
— Но я же не уехала, Джакомо, — мягко произнесла она со слезами на глазах.
— Почему ты вообще должна уезжать?
— Должна.
— В таком случае я поеду с тобой…
Она печально покачала головой.
— Ты все время будешь жалеть о том, что ты здесь оставил.
Казанову внезапно осенило, и он увидел то, чего до сих пор не мог разглядеть.
— Понял! — воскликнул он, вскочил на ноги и принялся мерить шагами комнату. — Возможно, ты и ходила к Чино, но ты была также в театре!
Она этого не отрицала, но и не подтверждала, тем не менее он был уверен, что находится на верном пути.
— У тебя зародились подозрения относительно меня, — продолжал он, — и ты отправилась посмотреть, не найдется ли подтверждений твоим подозрениям. Разве это справедливо, разве это называется доверием ко мне — а ведь ты говорила, что питаешь ко мне доверие, — разве…
— Я с самого первого дня инстинктивно знала о твоей связи с Мариеттой, — спокойно перебила она его.
Казанова повернулся и, как подстреленный, упал в кресло. Вся его линия обороны рухнула от одного слова «Мариетта». Он-то собирался блефовать, считая, что Анриетта просто страдает мнительностью, — он никогда и не представлял себе, что она могла добыть такие точные сведения за столь короткий срок. Он, конечно, мог бы по-прежнему все отрицать и попытаться красноречием подменить правду, но он был слишком смекалист и слишком умен, чтобы не понять, что не сумеет переубедить Анриетту простым отрицанием, а, наоборот, лишь навредит себе.
— Почему ты назвала именно это имя — Мариетта? — наконец спросил он. — Кто тебе его подсказал?
— Она сама.
— Она? Она!
— Да, у нас с ней был разговор о тебе.
Казанова был ошеломлен — так мог бы быть ошеломлен человек, тративший деньги без оглядки и вдруг обнаруживший, что он не просто перебрал в банке, а он — банкрот. Правда, в Казанове было столько от игрока — даже в его сердечных делах, — что этот пример не совсем точен. Он свято уповал на свое счастье в этой игре с двумя женщинами и в запале рискнул расположением единственной женщины, которая действительно глубоко затронула его душу; даже в самые мрачные минуты ему и в голову не приходило, что две женщины могут встретиться, причем не как враги, а — начал он опасаться — как союзницы, объединившиеся против него. Он чувствовал себя не меньшим дураком, чем болван, попавший в западню, расставленную в шутку для другого…
— И что же вы обо мне говорили? — наконец выдавил он из себя. Вопрос был не очень разумный и не такой, какой мог бы задать человек обороняющийся, но ничего другого Казанове в голову не пришло. Он бы много дал, чтобы знать в точности, что говорили эти две женщины о нем.
— Это едва ли будет тебе интересно, — возразила Анриетта, пожалуй, с большим сарказмом, чем намеревалась. И, поднявшись, добавила: — Мне надо закончить укладку, а потом я должна хоть немного отдохнуть. Да и ты, наверно, все еще чувствуешь себя усталым…
— Ты думаешь, я позволю тебе уехать вот так — одной и…
— Прошу тебя, Джакомо! — Она приложила руку ко лбу. — Мне и так тяжело. Не делай, чтоб мне было еще тяжелее.
Мозг его бешено работал, но в пустоте и тщете — он не мог уловить ни единой спасительной соломинки. Лишь снова и снова крутилась мысль: «Ты потерял их обеих, ты потерял их обеих, ты потерял их обеих».
