— Ваша мать меня не любит, — обиженно сказала Анна.
— Больше из-за меня, чем из-за вас.
— Почему вы так говорите?
— Разве вы не замечаете, что почти все матери инстинктивно ненавидят девушек, в которых влюбляются их сыновья?
— Ну, ну! — презрительно сказала Анна. — Вы влюблены в ваши идеи. Во всяком случае, вы не влюблены в меня.
— Я думаю о вас непрестанно, — сказал Крис, бичуя себя. — Ночью я мысленно пишу вам письма, полные преувеличенных и почти наверняка незаслуженных похвал. Днем я тоже пишу вам письма в таком же духе, реальные письма, которые я затем рву на части. В те часы, когда я должен был готовиться к экзаменам или хотя бы знакомиться с новейшими археологическими открытиями, я написал в вашу честь несколько стихотворений свободным стихом и незаконченную повесть в прозе. Бывают дни и ночи, когда я не могу ни спать, ни работать, не могу ни есть, ни отдыхать, не могу ни думать, ни действовать, потому что мысли о вас преследуют меня. В другие дни я бываю почти убежден, что вы сука. Нарушив таким образом джентльменский кодекс, я могу добавить, что ваш образ мучает меня в многочисленных эротических снах, когда вы нередко являетесь мне совершенно нагая. Если это не значит «любить», то что же тогда любовь?
— Крис! — в голосе Анны звучало бешенство.
— Да?
— Почему вы всегда говорите гадости, когда приходите сюда?
— Я не говорю никаких гадостей.
— Нет, говорите. Вы всегда кончаете тем, что говорите что-нибудь гнусное и оскорбительное. Я хотела бы, чтобы вы ушли, — она вскочила, делая вид, что прогоняет его.
Крис сидел неподвижно, погруженный в мрачные размышления:
«Зачем так поступать, зачем так говорить? А с другой стороны, почему бы и нет? Почему не ухаживать при помощи словесных бомб в наш век, обезумевший от милитаризма? Весь вопрос в том, каковы мои истинные чувства, каковы ее истинные чувства? Разве мы оба не разыгрываем роль, неуклюже заимствованную из разных пьес. „В ту ночь, когда сошелся я с жидовкою ужасной“», — вспомнил он стихи Бодлера.
Анна по-прежнему показывала ему пальцем на дверь, обаяние ее лица исчезло во враждебной гримасе.
«Так вот как она выглядит, когда она взбешена!»
— Я, кажется, обидел вас, — сказал он наконец. — Почему мне везет в этом злосчастном искусстве обиды? Но не будем ссориться из-за недоразумения. Чем я вас обидел?
— Если у вас не хватает такта понять это самому, я не могу вам объяснить.
— Если не можете объяснить, значит, не так уж я вас и обидел!
— Вы говорили со мной так, словно я проститутка! «Опять! — подумал Крис с шутливым ужасом. — И эта тоже защищается от обвинения, которое я и не думал выдвигать. Qui s’excuse…[6] Что сказали бы психоаналитики?»
— Я не знаю, как говорят с проститутками, — сказал он вслух. — Потому что, насколько мне помнится, я никогда с ними не разговаривал. Вы, я уверен, тоже. Обращаться с женщиной как с проституткой — это значит делать ей определенные предложения, посулив ей деньги. Я не делал вам никаких предложений, и у меня нет денег. Я только описал, совершенно правдиво, некое душевное состояние…
— Это грязно и оскорбительно…
— Милая Анна! — Крис улыбнулся. — Неужели вы думаете, что я один такой изверг? Что оскорбительного в состоянии древнем, как само человечество? Или, по-вашему, другие молодые люди питают к вам какие-нибудь иные чувства?
— Они не станут говорить об этом так гнусно и грубо.
— Ах! Так вы, значит, возражаете не против самих чувств, — быстро припер ее к стенке Крис. — А только против откровенного, честного их выражения?
Анна не нашлась, что ему ответить, и только бросила на него уничтожающий взгляд. Она продолжала стоять. Крис облокотился о каминную доску, бросая взгляды то на камин, то на нее.
— Мы спорим из-за пустых слов и этикета, — сказал он со смехом, продолжая, однако, следить за ней. — Или, может быть, вы бы предпочли, чтобы я встал на колени и сказал драматическим голосом: «Мисс Весткот! Анна! Простите мне мою дерзость, но с тех пор, как я узнал вас, вы казались мне идеалом женщины. Я знаю, что я вас недостоин, но я люблю вас, и только вас. Обстоятельства мои сейчас, правда, не блестящи, но я ринусь в битву жизни с всесокрушающей силой, если только буду знать, что вы отвечаете на мои чувства взаимностью». И так далее, и тому подобное.
— Это было бы до последней степени глупо, — сказала Анна, чуть заметно улыбаясь.
— Ну конечно, глупо. — Крис улыбнулся ей в ответ, по-прежнему внимательно следя за ней. — Разве вам не ясно, что тут все дело в стиле и в общепринятых обычаях? Чувства все те же, только меняется стиль. Я прыгнул слишком далеко в будущее, и это обидело вас. Тогда я попытался подражать прошлому, и это показалось вам смешным. Но, Анна…
— Вы меня унижаете, — перебила она, снова хмурясь.
— Унижаю! Вы могли бы подумать так, если бы мы встретились сегодня в первый раз. А по-моему, если бы я льстил вам, пытался поймать вас на удочку избитых пошлостей, вот тогда бы это действительно значило, что я унижаю вас. Я пытался быть по-настоящему откровенным. Послушайте, Анна, мы знаем друг друга вот уж два года, мы так часто бывали вместе…
— Это не дает вам никаких прав на меня!
— А разве я их требую? Если вы относились ко мне безразлично, зачем вы подавали мне надежду? Зачем вы радовались, когда я приходил, зачем отвечали мне на пожатие руки, зачем позволяли мне целовать вас, зачем целовали меня так горячо, зачем ваши глаза утвердительно отвечали моим взглядам: «Да, да».
— Я не говорила вам ничего подобного!
Анна отвернулась в замешательстве, зная, что все сказанное им — правда.
— Не словами, — продолжал Крис. — А иными, косвенными способами. Вы не любите прямых, простых слов. А мне вот делается неловко от намеков и двусмысленностей…
Внезапно он замолк и погрузился в размышления. Так не годится. Нельзя биться с Анной на слишком хорошо знакомой ей платформе чувств; он завязнет здесь в трясине компромиссов и лживых сантиментов и потерпит полное поражение. Ее орудия уже обстреливают его незащищенный фланг!
— Крис!
— Что?
— Вы меня не слушаете.
— О!
Он в упор посмотрел на нее глазами, потемневшими от возмущения и боли. Она легонько потрясла его за плечо.
— Да что с вами? Вы каждые пять минут точно делаетесь другим человеком. У вас, может быть, нервы не в порядке?
— Нет! Я всего лишь холостяк без гроша в кармане и без доброй подружки…
— Опять вы за свое!
Она сердито встряхнула его, потом насмешливо погладила по щеке:
— Бедный Крис! Такой маленький мальчик, правда? И вам приходится очень трудно, да?
Крис вспыхнул. Действительно, маленький мальчик — под крылышком Богоматери с благодатными сосцами и всепоглощающим лоном!
Обида подала мысль подвергнуть ее искренность неджентльменскому испытанию. Он заговорил успокаивающим тоном, точно приручая пугливую лошадь куском сахара.
— Трудно, — сказал он, намеренно истолковывая ее слова превратно. — Вы думаете, что легко отказываться от всякой надежды на будущее? Я считал, что хоть вам-то это не безразлично. Последние два
