Дорин приглядывала за Шери и Иштар в задней комнате парикмахерской, пока Дорин с Беттиной работали. Иногда в салон доносились детский смех и веселый визг.
В праздные минуты, каких случалось немало в «Салон франсэз» (так Дорин назвала свое заведение), они обсуждали недавних клиентов.
– Эта итальянская дама такая прелесть! – восторгалась Беттина. – А как одета! Вы разве не хотели бы такими быть? А по-английски она вообще говорит совсем как мы с вами. Я даже засомневалась: неужто и впрямь такая артистичная?
– Почему «аутичная»?
– Артистичная, говорю. Ну, значит вся в искусстве.
– Вообще-то, на мой вкус, слишком уж навороченная, – заметила Дорин. – Хотя ничего не скажешь: приятная. А как же иначе: она по итальянскому телевидению выступает, сама рассказала. Она тут выступала в одном из колледжей – я, правда, не в курсе, на какую тему. Чего ее принесло к нам в Хэмпден-Феррерс, бог его знает.
Вес три парикмахерши засмеялись, а Кайл вымолвила:
– Чего-чего, да все то же…
– Она читала лекцию в Вулфсон-колледже, – сказала Беттина. – Мне миссис Боксбаум рассказала. Они там говорят, все от нее без ума. А в нашем «Диспетче» про это не писали?
– Если писали, наверное, у нас где-то завалялась. Сама я не читала.
Все трое долго рылись в старых номерах «Хэллоу!» и «О'кей», которые лежали в приемной для клиентов, и наконец вытащили местную газетенку. На первой полосе, рядом с репортажем о каком-то местном жителе, который в свои восемьдесят лет ухитрился на велосипеде подняться на гору Килиманджаро, посадив свою собачку в переднюю корзинку, нашлась и заметка под заголовком «Галлюцинации счастья во взбудораженном Вулфсоне». Корреспондент описывал, как в озеро перед колледжем была погружена гигантская статуя основателя этого учебного заведения и его бывшего президента, сэра Артура Берлинга, а итальянская оперная дива пела арии из итальянских же опер. Заметку сопровождала фотография за подписью «Графиня Мадера».
– Она самая! – воскликнула Дорин. – Подумать только: была тут у нас, а мы и не знали, что графиня! Если б знать наперед, мы, может, поприличнее выражались бы, что ли.
– Да ладно вам, еще верить всему, что в газетах напишут.
– Подумать только! Она же была у меня в салоне, и я – я! – делала ей прическу!
– А сколько она дала на чай?
– И не жди, не скажу…
Обе рассмеялись.
Кайл глядела в широкое окно из толстого стекла.
– Не, я не верю, что она благородных кровей, – сказала она. Это что же, она, выходит, чуть ли не родня нашей королеве? То есть я хочу сказать, принц-то Филипп, он ведь тоже из Италии?
– Да нет, из Греции, – поправила Беттина.
– Ой, берегись! – воскликнула Кайл со своего наблюдательного поста. – Вон прется эта старая сучка, Мэрион Барнс, волокет за собой бедного пса. Ее паршивые волосенки вот-вот тебе достанутся, Беттина. Потому что я – ни за какие коврижки!
– Не беспокойся, – невозмутимо заметила Дорин, – она сюда и под страхом смерти не зайдет. Она же знает: мы с Беттиной незамужние матери.
И точно: как и обещала Дорин Эйлет, Мэрион Барнс прошла мимо «Салон франсэз», таща за собой на поводке свою Лорел, направляя стопы в «Хиллз» и даже не удостоив взглядом этот рассадник матерей- одиночек.
– Ну, ладно, по сигаретке, что ли? – спросила Дорин, но в тот же миг дверь распахнулась, и в парикмахерскую, нерешительно озираясь, вошла миниатюрная китаянка.
– Моя, – бросила Дорин уголком рта. – У них прекрасные волосы. – И пошла навстречу клиентке.
– Господи, еще одна иностранка! – вымолвила Беттина.
Кайл была в курсе всех деревенских сплетен.
– Она с Рупертом Боксбаумом гуляет, – сказала она. – Ну, с песенником этим, так сказать.
VI
Период Пиранези
Кайл Бэйфилд не спалось. О. на лежала, прижавшись к Дуэйну, на его узкой кровати, в его узком доме. Дуэйн, приоткрыв рот, тяжко дышал во сне.
В комнату просачивался слабый утренний свет. Кайл разглядывала стул у кровати, а за ним конструкцию на высоких тонких ножках. Кайл сообразила, что когда-то это была, наверное, подставка под ночную вазу – а сейчас из полуоткрытого ящика торчал велосипедный насос. Выше висела фотография в рамке. Насколько Кайл смогла разглядеть в полумраке – вроде бы женщина в длинном пальто. Перед женщиной большой куст, позади деревья. Женщина совершенно одна, не глядит в объектив. Интересно, кто бы это мог быть, подумала Кайл. Странно: совсем одна. Чего ж фотографироваться?
Кайл потихоньку вылезла из кровати и выглянула в окно. На ее часах пять часов семнадцать минут. Сад предстал в серой гамме: даже цветы на яблонях серые. Над забором поодаль висел туман, а за ним вообще ничего не разобрать. Все равно что разглядывать бесконечность.
Сколько же времени мы каждый день проводим, глядя в никуда?
Но нет смысла рассматривать бесконечность слишком долго. Кайл сказала Дуэйну:
– Миленький, можно я пойду на кухню, чаю себе сделаю? Тебе тоже сделать?
Он приподнялся над подушкой на локте, сонно поинтересовался, который час. Она сказала.
– Ч-черт! Я же обещал Азизу, что в полшестого буду у него в лавке. Я взялся разносить газеты, пока у него сын в больнице.
– Не зря, выходит, разбудила?
– Могла бы и раньше.
– Ладно, пойду сделаю нам чаю.
Кайл тихонько сошла по витой лестнице мимо двери Андреи. Ох, бедная, бедная Андреа, подумала девушка. Сегодня же похороны Артура.
В восемь часов десять минут сквозь прорезь в двери Джереми Сампшена упала «Дейли Телеграф». Джереми уже проснулся и сидел в кухне: глядел через заднюю дверь на улицу и жевал яблоко. У него возникли затруднения. Главный герой его очередного романа готовился убить президента Джорджа У. Буша. Ему заплатят кругленькую сумму, выдадут документы на чужое имя и доставят на частный островок посреди Карибского моря. Герой подозревал, что убийство финансирует правительство одной из стран Ближнего Востока. Джереми как раз пытался понять, кому был бы на руку заговор: мусульманам каким- нибудь или некоей зловещей тайной организации в США. Он надкусил яблоко, в очередной раз взвешивая все за и против.
Тут в переднюю дверь постучали, резко и категорично.
Джереми мгновенно почувствовал себя виновным. Кто это к нему в такую рань: мусульмане или же злодеи-леваки?
Распахнув дверь, он обнаружил за нею двух мужчин крайне важного вида. Один молодой, высокий, с длинной шеей и выступающим кадыком – он очень походил на недавно ощипанного и до блеска напомаженного страуса. Другой, уже в годах, отличался дородностью и темной, почти черной синевой подбородка. Оба в униформе: молодой человек в синей, в нагрудном кармане торчат три шариковые ручки, а второй в буром костюме с ворсом, от чего он напоминал плюшевого мишку, которому изрядно достается в жизни.
За их спинами высился третий мужчина, тучный, с нездоровой красной физиономией. Этот стоял, скрестив руки на груди. Это он под вымышленным именем «Лэнгдон» разговаривал накануне вечером с Джоном Грейлингом в пивной «Медведь». Сейчас он лишь присутствовал, стоя чуть поодаль, с известным удовлетворением наблюдая за тем, как разворачиваются события.
Тот, что постарше, прытко ступил грубым башмаком в прихожую, чтобы никому и в голову не пришло захлопнуть дверь.
– Доброго вам утра, сэр, – начал он, – меня звать Пол Лоррилоуд, я, значит, инспектор из отдела
