освещали факелы. Под ногами камни из золота, а сводчатая крыша над головой – из тончайшей слоновой кости. Только все равно не покидал страх – некое ощущение притаившегося зла…
– Вы ведь тогда собственно опиум принимали, я правильно понял? – уточнил интервьюер.
– Да, его в те дни в Риме было сколько угодно. Впрочем, как и сейчас…
– А почему вы начали?
Мария махнула рукой:
– Тогда в моей жизни все было плохо. Я – подросток. Кругом проблемы. Я ужасно страдала. Даже утопиться пыталась. Поначалу опиум стал утешителем, от всего спасал. Я, к счастью, избежала зависимости, не подсела всерьез – не как другие, кто без него жить не мог. Мне вовремя помог отец: договорился с психоаналитиком, тот консультировал меня, и постепенно я избавилась от этой привычки.
– Вы, насколько мне известно, получали эти консультации в Англии, верно?
– Да. я жила у тетки в Кенсингтоне. Ее муж – англичанин. Они были знакомы с хорошим психоаналитиком. Я тогда и выучила по-настоящему английский. И навсегда полюбила эту страну.
Криксон удовлетворенно кивнул и задал новый вопрос:
– А после того, как вы справились, вы не пытались снова принимать наркотики?
Мария одарила его одной из самых ослепительных своих улыбок:
– Нет. Мне хватило проблем в молодости. А потом, знаете, все эти подземные ходы, тесные каморки, по которым я бродила в оцепенении – все это сделалось невероятно страшным. Сейчас я управляю своей жизнью. Во всяком случае, мне так кажется. Предпочитаю вино.
– Напоследок, графиня, что бы вы могли сказать нашим подросткам, тем, кому хочется попробовать сильнодействующие наркотики?
Мария замешкалась всего на секунду: этот вопрос они заранее не обсуждали.
– Вы, наверное, ждете, что я скажу: «Ни в коем случае, и думать не смейте!» – проговорила она, – Но все и так понимают, что пристрастие к наркотикам – ужасное проклятие. И всегда есть романтические натуры или бунтари, кто рвется в самые дальние, самые жуткие, самые адские пределы. Им я могу лишь сказать: «Что ж идите! Возможно, этот путь обогатит ваш дух». Ведь и ад, в конце концов, для чего-то нужен. Только постарайтесь во что бы то ни стало оттуда выбраться.
– Графиня Медина-Миртелли, большое спасибо, что согласились встретиться с нами.
Позже продюсер передачи успокоил Марию: интервью, сказал он, выйдет в эфир в рамках программы «Мир сегодня» на «Би-би-си-2» «после девятичасового водораздела».
В университете Брукс все спланировано крайне практично. Офис Пенелопы Хопкинс находился за стеклянной перегородкой в крошечном отсеке, где помещался лишь канцелярский стол, компьютер, картотека и кофеварка. Перед окном – стена соседнего дома. Узкая полоска земли между двумя зданиями давала опору деревцу конского каштана, и он без воодушевления пытался заглянуть в окна первого этажа.
Пенелопа занималась привычной работой: заполняла формуляры. Правительственные органы прислали очередную анкету – на этот раз для тех учреждений системы образования, где в штате более шестнадцати сотрудников обоего пола. Пенелопа как раз взялась печатать ответ на вопрос 25А, сиявший перед нею на экране: «Укажите, кем вы являетесь: представитель кавказской расы, ирландец, славянин, выходец из Азии, из Полинезии или из Америки (С или Ю)», но тут к ней в отсек засунула голову ее коллега Леонора Кинг- Джонс.
– Все вкалываешь, лапа? – спросила она, как всегда не ожидая ответа.
Она бочком втиснулась в отсек и взгромоздила элегантную ягодицу на Пенелопин стол. В рабочие часы Леонора любила появляться в обтягивающем сером костюме. Она была восхитительно худа, губы подводила алой помадой, а в ушах носила серебряные серьги минималистского дизайна.
– Как у тебя дела с Клубом читателей? – спросила Пенелопа; клуб был очередным проектом Леоноры.
– Ах, милочка, ну что ты: это же
Пенелопа не сдержала улыбки:
– Ну и что за шедевр создала эта Джин Ауэл, кто бы она ни была?
Но Леонора со значением постучала ручкой по пластиковой столешнице:
– Как, ты вообще не слышала про Джин Ауэл?! Ее книги про каменный век – что-то вроде научной фантастики наоборот. Представляешь, название: «Клан пещерного медведя»!.. Пока что в серии четыре романа, но разошлись они… ох, не спрашивай! – что-то около тридцати миллионов экземпляров, по всему миру! Смешно, как мы теперь легко говорим: «по всему миру», правда? Ну, не важно. Короче, мы с этой книги и начнем. А если кто вздумает пожаловаться, что, мол, книжка не нравится, достаточно сказать: «Ну, не зна-аю, как
– А как она вообще? Хорошо написана?
– Пенни, так нельзя ставить вопрос. Это все равно что спросить: а рок-н-ролл, он как, ничего? Произведение должно быть значительным: только тогда на нем можно заработать кучу денег. – Леонора уселась на стол Пенелопы всем своим задом. – Видишь ли, – призналась она, – иногда наша ситуация в культуре приводит меня в отчаяние. Разве что по-своему увлекательно наблюдать, как все разваливается. Это ведь следствие капитализма, так? Когда все оценивают по объему продаж. Пенелопа (уже не раз слышавшая от подруги вариации на эту тему) ответила, чуть поддразнивая:
– Капитализм, конечно, разжигает алчность, а она, в свою очередь, никак не способствует счастью.
– В точку! Слепая погоня за счастьем ведет лишь к страданиям… Так нам всем и надо! Кстати, о птичках, а что у нас на любовном фронте? – резко сменила тему Леонора. Она перегнулась через стол и уставилась Пенелопе в глаза, симулируя гипноз.
– Ну, как тебе сказать, – начала было Пенелопа, – так получилось, что я встретила одного человека…
– Можешь не продолжать! – взвизгнула Леонора. – Я все знаю! Он славный, но тебе совершенно не пара. Либо женат, либо голубой, либо горбун. Я сама только что, в субботу, была в гостях и нарвалась на роскошного мужика!.. Мы, разумеется, выпили в полный рост, и я в конце концов оказалась у него в постели. Но едва мы с ним залегли, как я тут же обо всем пожалела. Пусть я практически лыка не вязала, но все равно у него от подушек такой запах… в общем, жуть, понимаешь? И от него самого тоже. У меня, разумеется, тут же к нему весь интерес пропал. Но когда дело заходит так далеко, ломаться и занудствовать уже поздновато. Поэтому…
– Тебе все равно повезло куда больше моего, – перебила Пенелопа. – У меня ничего такого и близко еще нет.
Правда, у нее в раннем девичестве был момент, когда она зашла почти так же далеко, задолго до того, как встретила Грега. Она тогда по уши влюбилась в Адама; курчавого юношу, который с обольстительным шотландским акцентом пел ей песенки из «Моей прекрасной леди». Он, правда, оказался слишком робок, чтобы довести их взаимное увлечение до логического завершения. Адам впоследствии стал научным работником, преподавал, сделался большой шишкой в совете какого-то научного общества – Пенелопа, правда, никак не могла упомнить, чем же он занимался. Он давно превратился в тучного, осанистого доктора Адама Гамильтона-Дугласа, невыносимо эрудированного и скучного до зубной боли. Пенелопа умела терпеть скуку, поэтому с доктором Гамильтоном-Дугласом раз в год обедала. Он неизменно платил за нее, что правда, то правда. Сейчас ее радовало, что они хорошие знакомые, и поэтому, едва Леонора ушла, Пенелопа набрала номер его сотового.
Он тут же ответил, но заявил, что занят: размышляет. Они обменялись любезностями, и Гамильтон- Дуглас сообщил, что размышляет над тем, не пора ли ему жениться. Он уже говорил об этом, когда они
