После того как режиссер соединил руки мистера Флинна и мисс Хэвиллэнд, был показан репортаж с фронта. Они не понимали греческих надписей, но видели скорчившихся от холода, устало и нестройно марширующих измученных греческих солдат. Они встали и вышли.
В десять вечера Квейль был у подъезда университета и стал ждать Елену. Дождь прекратился, тучи рассеялись, небо прояснилось. Он знал, что завтра будет хорошая погода. Ему не хотелось думать об этом, не хотелось покидать город. Лариса — та же пустыня, только вместо пота и пыли будут грязь и слякоть. И там холоднее, чем здесь, а это хуже, чем жара. В Афинах так хорошо: толпы людей, новые дома. Не хочется уезжать отсюда. Он знал, что Лариса — просто большая деревня со старыми домами, с добродушными спокойными жителями, на редкость приветливыми, как все эти люди; но там нет той нарядности и лоска, которые так влекут к себе после боевой обстановки.
— Это вы? — Елена коснулась его руки в тот момент, когда он следил за автомобилем, буксовавшим на мостовой.
— Хэлло, — сказал он.
— Мы поедем на автобусе. Остановка тут недалеко.
Она взяла его под руку.
Он возразил:
— Нет, мы возьмем такси.
— Солдатам такси не по средствам, — шаловливо сказала она.
— Я лейтенант авиаотряда и не женат. Мне по средствам.
— А что это за чин — лейтенант авиаотряда?
— По чину я то же, что капитан в армии.
— Значит, у вас много денег?
— Да.
— Ну как хотите. Только не ведите неосторожных разговоров в такси.
Они спокойно шагали в пропитанной сыростью тьме, дождевая вода холодно поблескивала на листьях деревьев и на асфальте мостовой. По дороге им попалось старое такси. Елена объяснила шоферу по- гречески, куда ехать, тот стукнул по счетчику, и они покатили. По мокрым белесовато-черным улицам они выехали на Кефисское шоссе, и Пентеликонские горы, темные, уходящие в необозримую высь, вдруг выросли перед ними, словно они ехали прямо на стену гор.
Одной рукой Квейль обнял Елену, другой схватил ее за руку.
— Не надо здесь. Пожалуйста, — тихо сказала она. — Не здесь.
Он отнял руки и отодвинулся в угол. Она наклонилась к нему и ласково сняла с него пилотку. Этот жест говорил о дружеском расположении, а вовсе не об отказе. Все же он чувствовал себя неловко после полученного отпора.
— Я охочусь на территории Лоусона? — деловито спросил он.
— Молчите! Не говорите глупостей. Я не территория. А если бы и была, то не принадлежала бы Лоусону.
Она положила его пилотку рядом с собой и взяла его за руку, но не придвигалась и сидела молча, пока старое такси громыхало по шоссе, подпрыгивая на выбоинах. Она остановила такси далеко от дома. Они вышли, и она кивнула Квейлю, чтобы он расплатился с шофером. Когда такси отъехало, она сказала:
— Мы найдем потом другое для вас. А сейчас мы можем пройтись. Незачем посвящать шоферов в свои дела, — это неосторожно.
Когда они проходили по грязной немощеной тропинке, Квейль взял ее под руку. Их пальцы сплелись, и обоим стало тепло.
— Почему вы не сможете больше видеться со мной? — спросила она.
— А для вас это имеет значение?
— Да, — сказала она. — Но если нельзя говорить, то не надо. Так будет лучше.
— Я хочу точно знать, где вы будете находиться, — сказал он.
— Вы можете писать мне по адресу Красного Креста. Только просите кого-нибудь написать вам адрес по-гречески.
— Но ведь вы уезжаете из Афин. Когда вы едете?
— Я думаю, на следующей неделе, — сказала она.
— А там, в этом новом месте, смогу я вас там отыскать?
— В Янине? Да. Помните — Янина. Янина.
— Не забуду, — сказал он.
Он потянул ее за руку и остановился. Потом повернул ее лицом к себе и поцеловал в губы. Она не оттолкнула его. Ее жаркие губы были крепко сжаты. Он забыл все на свете. Он чувствовал только, как горит его лицо и как по всему телу разливается теплота этой девушки.
Он оторвался от нее, и они медленно пошли дальше. Он молчал. Молчал, так как знал, что всякие слова неуместны. А он чувствовал, что не хочет позволять себе с ней ничего неуместного.
— Это глупо, — сказала она.
— Ничуть не глупо, — возразил он.
— Вы уедете. Я уеду. А мы вот что делаем.
— Ничуть не глупо. Мы будем видеться.
Ему не хотелось говорить.
— Не в этом дело, а в том, что впереди ничего нет.
— Почему нет?
Квейль хотел снова обнять ее, но она не остановилась.
— Потому, что все это слишком сложно, — сказала она. — И потому, что вы уедете.
— Я же вернусь, — сказал он.
— Да нет же! Я хочу сказать — уедете из Греции.
Она не нервничала и говорила очень спокойно. Квейль предпочел бы меньше твердости.
Он остановил ее, и на этот раз ее губы трепетали, как напряженно бьющийся пульс. Ее руки обвились вокруг его шеи, и, возбужденный теплотой ее тела, он стал целовать ее сначала страстно, потом очень нежно. Она вырвалась из его объятий.
— Плохо то, что не скоро повторится такая минута. — Она по-прежнему говорила спокойно.
— Вы забудете? — спросил он.
— Не знаю. Но знаю, что плохо разлучаться надолго.
— Не всегда. Скажите, что не всегда.
— Не знаю, — сказала она. — Не знаю.
Они приближались к дому. Начал моросить мелкий дождь. Квейль опять поцеловал ее и погладил по голове. Волосы ее были мягкие и мокрые. Его пальцы ощупывали их, они были очень густые, ложились прядями на плечи и обрамляли лоб пышной и ровной челкой.
— Не забудешь? — тихо и страстно произнесла она.
— Нет.
Он потерял голову. Он это чувствовал. Он это знал.
— Нет, — повторила она и резким жестом нагнула его голову к себе. — Я сообщу свой адрес. Жди здесь.
— Буду ждать, — обещал он, хотя знал, что не будет.
— Дальше не надо, — сказала она, когда они подошли к воротам.
— Как хочешь.
Он поцеловал ее еще раз в полуоткрытые мягкие губы, а она с величайшей нежностью провела рукой по его волосам. Затем он быстро повернулся и зашагал прочь, думая о том, как он теперь доберется домой, — она совсем забыла, что обещала найти для него такси.
6
На другое утро погода была ясная. Они вылетели еще до рассвета и набрали значительную высоту, чтобы преодолеть Парнас. С самого старта в воздухе сильно болтало, и Квейль продолжал набирать высоту, чтобы выйти из неспокойных слоев атмосферы, но и на высоте двенадцати тысяч футов было неспокойно, да еще при встречном ветре скоростью двадцать миль в час, что сильно сказывалось на
