— Зддравствуйте, — почему-то запинаясь, поздоровался Велька, когда сгорбленная бабушка в темно- синем платке и глухом черном платье поравнялась с их калиткой.
— Косу вот сломили, — тихо сказала она и показала сточенный обломок лезвия, зажатый в темной обветренной ладони. — Мальцы..
— Ой, как плохо, бабушка, я даже и не знаю, кто бы это мог сделать? — притворно ужаснулся Велька.
Старушка, не отвечая, поглядела на него. Сморщенное ее лицо ничего не выразило. Вельке показалось, что она не видит ни его, ни дрожащих над Федькой ветвей сирени, ни звенящего цепью Кардамона, ни их дома, а смотрит куда-то очень далеко.
— Ну ладно, — она вздохнула и пошла дальше, шаркая стоптанными ботинками.
— Ну что? — из сирени вынырнула взъерошенная голова Федьки, — Свалила она?
Велька глянул вослед сгорбленной спине, опоясанной платком. Щеки его горели.
-Да, — сказал он. — Дурак ты, Федька. И кличку вы ей дурацкую придумали — «бабка—смерть». Она же просто старенькая.
— Старенькая, да удаленькая, — почесываясь, веско отметил Федька, — Я на тебя погляжу, когда ты ее встретишь, с косой и на кладбище.
— Топай давай, — Велька вытянул из сирени сухой прутик и выразительно посвистел над Федькиной головой.
— А то и пойду, — независимо пробурчал Федька, выбираясь из сирени, — Подумаешь…
Он осторожно выглянул за забор, и никого не увидев, быстро стукнул калиткой.
— Ну, спасибо, что ли, — шмыгнул он носом на прощание. — Ты ее, смотри, опасайся, она ведь с тобой говорила.
— Иди-иди, — Велька напутственно махнул прутиком, и Федька мигом скрылся с глаз.
Велька решил тоже прогуляться. Он прикрыл за собой калитку и, сшибая головы репейникам, пошел по улице, пустынной и пыльной. Из головы не выходила «бабка-смерть», ее шаркающая походка и руки — загрубелые и темные.
Мало-помалу он вышел за околицу. Дорога исчезала вдали меж желтыми гречишными полями и где-то вверху, под самым солнцем, звенел жаворонок. Воздух тек над ним прозрачной блистающей рекой, между белых громад кучевых облаков, и Велька, заглядевшись в небо, потерялся во времени. До ближней рощи ноги донесли его сами. И оттуда, из тени меж стволов, ему в глаза ударило ярким блеском. Велька подошел, потрогал прутья ограды, горячие от солнца, и удивился — как его сюда занесло.
Он совсем забыл, что в этой роще было старое деревенское кладбище. На нем уже не хоронили, возили на новое — за бугром, куда Велька еще не забирался. Он на старом-то был всего раз, однажды с бабушкой, на Родительскую субботу, когда приезжал на весенние каникулы. Бабушка тогда надела белый платок, и они долго стояли в церкви. В высоком полутемном зале толстый батюшка громко и непонятно пел басом и махал коробочкой с угольками. Сладкий дым от коробочки струился по темному воздуху, проплывал мимо темных икон, больше скрытых красноватым дрожанием свечей, чем высвеченных, и поднимался вверх, к сияющим узким прорезям окон над большой потушенной люстрой. Вельке хотелось подойти и потрогать эти прозрачные дрожащие пласты, но он держал свечку. Горячий парафин стекал ему на пальцы, но Велька терпел, потому что бабушка сказала, что в церкви нельзя ругаться, а надо терпеть. Потом он утешился — перехватил свечку ниже и начал катать шарики из остывающих потеков парафина.
После они шли за околицу, в рощу, нагоняя соседей с корзинками, накрытыми полотенцами, и бабушка долго сидела и что-то шептала у покосившегося обелиска со полустершейся красной звездой.
Все это разом вдруг ему вспомнилось. Велька огляделся — никого кругом не было. Он тихонько перелез через ограду, бочком протиснулся мимо могилы и, выйдя на дорожку, пошел, посвистывая прутиком в воздухе.
Было тихо-тихо, золотые лучи отвесно пронизывали сумрак, и Велька постепенно наполнился той же тишиной, опустил прутик и уже медленно шел по тропинке, как вдруг увидел — черная, страшная сгорбленная тень, хищно поводя косой, упала на его пути. Дыхание у него перехватило, сердце суматошно затрепыхалось в груди, и Велька разом припомнил все рассказы про кладбища и мертвецов. В рассказах дело всегда происходило ночью, но, оттого, что сейчас был день, Вельке стало еще страшнее. Тень, взмахивая косой, со зловещим шарканьем и свистом приближалась и ему показалось вдруг, что все это происходит не с ним. Велька, обмирая от страха, стал медленно сползать по дереву. Удары сердца оглушали его и …
— Мама! — пискнул Велька, от ужаса жмурясь и заранее перестав дышать.
Старушка — «бабка-смерть», не замечая его, прошла мимо. Сгорбившись и подоткнув подол, она обошла могилку и продолжила обрубать сорняки обломком косы.
Велька открыл глаза и непонимающе посмотрел на нее. Собрав срубленные сорняки в густой веник и обметя им могилу, старушка присела возле креста, и, обняв его, некоторое время сидела. Послеполуденные солнце обнимало ее длинными лучами, и таким покоем повеяло на Вельку, что он замер, почти не дыша, и не двигался, пока, наконец, бабушка не встала, утерла платком глаза, перекрестилась и поклонилась до земли перед могилой, и, подхватив лезвие, побрела к выходу.
Спустя некоторое время Велька отклеился от дерева и подошел к кресту. С выцветшей фотографии на него устало смотрел старик в неловко сидящем костюме. Перед ним лежал подсохший букетик полевых цветов, и стояла стопка водки, накрытая кусочком хлеба. Велька положил свой прутик у креста и пошел к выходу.
Как Уругвай сгорел
Туалет у бабушки был удивительное место — маленький покосившийся домик с плоской крышей волнистого шифера. Давным-давно он был выкрашен синей краской, выцветшей и запыленной. Велька поддевал ее ногтем, и сухая ломкая пластинка тотчас отслаивалась и, кружась, падала наземь.
Внутри совсем не пахло туалетом, стоило только прикрыть за собой дверь, и в нос тут же пробирались васильковые, ромашковые, зверобойные, шалфейные и прочие, неизвестные Вельке, травяные запахи. Бабушка развешивала душистые пучки под потолком, и между них вились тонкие нити паутин. Когда Велька был совсем маленький, он думал, что там, в густой пахучей темноте, живут особые, совершенно травоядные пауки, которые не ловят мух, а паутины вьют, потому что уж очень красиво получается.
Стены были скрыты до самого верха красивыми крышками от тортов и конфетных коробок, которые когда-то надарили бабушке с дедушкой, а на всю заднюю стену, заходя на боковые, горделиво раскинулась карта мира. Часто, забежав в туалет, Велька подолгу засиживался, рассматривая причудливые очертания материков, скользил пальцами по тугим изгибам меридианов, считал россыпи островов, и от чужих названий запинался и уставал язык.
География эта так его занимала, что Велька был готов часами просиживать в туалете.
Он сам, еще до школьных уроков, догадался о тайной связи Южной Америки и Африки. Просто однажды заметив, как ровно — друг в друга, вкладываются края континентов. Пальцы его блуждали за кораблями греков из Средиземного моря в Черное и Красное моря, к варварам и фараонам. Оттолкнувшись от угла Испании, он следовал за Колумбом, и терялся в россыпях названий островов и городов — Куба, Гаити, Барбадос, Ямайка, Мехико, Гавана, Карракас.
К великому его сожалению, Южная Америка приходилась как раз на угол, и большую часть континента закрывал собой огромный моток ваты на капроновой веревке. Вата висела для всяких нужд и всегда Вельку раздражала. Он отодвигал ее, и читал: «Амазонка, Рио-Гранде, Рио-де-Жанейро, Бразилия, Аргентина». Хуже всего был виден загадочный край Уругвай — он был под самой ватой и как ее не отодвигай, полностью разглядеть далекую южноамериканскую страну было нельзя.
Велька весь извелся и совсем уже извертел несчастный моток, когда однажды ему пришла в голову гениальная идея, просто таки заворожившая его.
Часто он отщипывал маленькие комки ваты, и методично растрепывал ее так, что вата почти растворялась в воздухе — становилась легким, полным прозрачности клубком. Вдоволь налюбовавшись, как
