Медведь забрался в мою охотничью избушку и устроил в ней погром. Смял и перевернул печку, разломал на щепки стол и, прихватив спальный мешок, ушел по своим медвежьим делам. Чем его прельстил мой мешок — не знаю. Может, спальник показался ему маленькой человеческой берлогой и медведь захотел попробовать, как в нем спится, а может, зверя смутил запах, идущий от завернутой в мешок пуховой подушки. Скорее всего второе. Потому что мешок он разорвал и выбросил уже в какой-то сотне шагов от избушки, подушку же распустил далеко за ручьем.
Рассеянный вдоль тропинки пух скоро прибило дождем, и пользовался ли им кто-нибудь из живущих в тайге птиц и зверей — неизвестно. А вот спальный мешок нашла белка и сразу же принялась выдергивать из него вату, чтобы утеплить гнездо. По этой-то вате я и нашел остатки своей постели. Иду вдоль ручья, смотрю, не плеснет ли где хариус, и вдруг прямо перед собой вижу увешанную ватой лиственницу. Словно кто-то праздновал вокруг этого дерева новогоднюю елку, потом игрушки убрал, а вату оставил. Беличьего гнезда я сразу не заметил. Оно было с другой стороны дерева. А когда заметил, понял, что эта белка где-то добыла ваты для утепления своего гнезда, и даже мысленно похвалил зверька за такую расторопность. Конечно же, при этом я не подозревал, что этот строительный материал выдернут из моего спальника. И только потом, когда завернул под лиственницу и нашел обрывки своей постели, понял, что к чему.
Зашел в избушку, немного погоревал, установил, что смог, на прежнее место и, завернувшись в обрывки принесенного от лиственницы спального мешка, лег спать. Утром проснулся — холодно. Гляжу в окно, как там чувствует себя ограбившая меня белка, а она, словно ничего не случилось, гуляет по деревьям. То спустится к самой земле, то завьется к гнезду, а то пристроится на ветке и что-то грызет.
Не знаю, может быть, у кого от вида этого зверька поднимается настроение, меня же вдруг взяла обида. И на медведя, и на белку. Ну украли мешок и шут с вами, так хотя бы с пользой. А то один порвал и выбросил, а другая вату повыдергивала и, пока донесла к гнезду, половину растеряла на ветках. Я же теперь благодаря им замерзаю.
А белка опять спустилась на землю, торопливо пересекла вырубку и направилась к моей избушке. Метрах в двадцати нырнула в траву, покопалась там и вскоре показалась с грибом в зубах. Чуть посидела, в три прыжка забралась на кучу веток и уселась там на самой вершине. Я думал, сейчас белка начнет этот гриб есть, и даже пристроился поудобнее у окна понаблюдать, а та воткнула свою добычу в развилку одной из веток и, даже не оглянувшись, поскакала к ручью.
«Это она мне гостинец приготовила, — подумал я и невольно улыбнулся такой мысли. — Наверное, знает, что сержусь за спальник, вот и подлизывается».
Налюбовавшись белкой, оделся и принялся растапливать помятую медведем печку. А когда она разгорелась и в избушке стало тепло, я уже перестал сердиться на белку.
Чего это я и в самом деле? Мне-то в любую минуту можно развести огонь, а у белки только на мой мешок и надежда.
Тем более, что часть его белка все же оставила нетронутой. Вот так, рядышком, мы всю зиму и жили. Я в избушке, белка в своем гнезде. И на двоих один спальник.
К зиме Фатума мелеет, и для того, чтобы перебраться на другую сторону, не нужно идти к перекату. Но лишь только начинаются морозы и появляются забереги, Фатума опять начинает полниться водой. И чем дальше ледяная кромка подбирается к стрежню, тем река глубже. Пройдет всего лишь одна-две недели, и там, где выглядывала отмель, бурлит темная холодная вода.
Ничего не пойму. Последний дождь был в августе, ручьи вымерзли до дна, а она…
Я долго возмущался таким поведением Фатумы, потом не выдержал — оделся потеплее и отправился искать причину. Оказывается, с первыми морозами все дно перед перекатом забил донный лед. Он-то и поднял воду над отмелью. К тому же, раньше поток притормаживался только дном и берегами реки, сейчас его сдерживает и лед, которым Фатума укрыта сверху. И еще, наверное, остывшая вода стала вязче и стекает не так быстро.
Я обрадовался своему открытию и уже не злился на Фатуму, хотя для того, чтобы перебраться на противоположный берег, мне снова приходилось идти к перекату.
Более того, если она вдруг переставала набирать глубину, во мне появлялось какое-то недовольство. Словно Фатума решила схитрить и как-то там умалить мою сообразительность.
Две недели стояла хорошая погода, потом вдруг задул сухой морозный ветер, сыпанул желтой хвоей, закружил багровым листом. Небо оставалось по-прежнему высоким, но неторопливо плывущие у самого солнца тучи и даже солнце, казалось, дышали промозглым холодом. Снега не было, только колючие ледяные крупинки больно хлестали в лицо да на застывших лужицах надуло белые гребешки.
В речных заводях появился первый лед. Он был неширок и до того тонкий, что от малейшего усилия прогибался и стрелял белыми лучиками. Но сразу же под эту ненадежную с виду защиту устремились родившиеся в этом году хариусята, форельки-икроеды, краснопузые гольянчики. Плавают туда-сюда и, хотя слышат мои шаги и даже хорошо видят меня, — удирать не торопятся. Детский сад да и только.
Обязательно в такой вот стае рыбок-маломерок болтается полукилограммовый хариус. По своей природе крупный хариус — самый отъявленный хищник, и обычно его добычей становятся вот такие рыбки- малышки. Почему же здесь никто никого не хватает, никто никого не боится? Даже наоборот: куда хариус — туда и мальки.
Я долго не мог понять причину такого поведения рыб, пока не вспомнил жившего когда-то в нашей деревне Володю Мачка. Он работал в колхозной кузнице: ремонтировал сеялки, натягивал ободья на колеса и ковал коней. Все же остальное время он проводил с детьми. Играл с нами в казаки-разбойники, запускал змея и даже таскал арбузы с колхозной бахчи.
И везде, как эти мальки за хариусом, ходили мы за нашим предводителем. Сопливая босоногая ребятня и высокий, прокопченный кузнечным дымом Володя Мачко.
Может, такой Володя есть и у рыб, а?
Злой утренник обжег растущие в долине лиственницы, и вчера деревья больше походили на горящие свечи. Осыпающиеся с них хвоинки вызолотили тропу, покрыли лисьими хвостами речную заводь, даже шляпка примороженного гриба напоминала маленького ежика.
С вечера разгулялся сильный ветер, и к утру из былого разноцветья осталось только черное. Черная тайга, черные останцы на сопках, черные вороны в сумрачном поднебесье.
Лишь стоящая у реки небольшая лиственничка по-прежнему красуется в осеннем наряде. Деревья вокруг зябкие, голые, а эта — словно и не зима на пороге.
Мне бы порадоваться нарядной лиственнице, а сердце сжимает грусть. Вода подмыла корни у дерева, и в следующую весну оно уже не оденется в новую хвою. Поэтому-то и не торопится расстаться с прежней.
Избушку, которую занимает Шурига, косари называют бригадирской. Она самая просторная и служит им кают-компанией. Здесь проводят собрания, играют в шахматы, читают газеты и журналы.
Сейчас в ней пусто. Лишь только я заглядываю сюда, играю сам с собой в шахматы или копаюсь в старых журналах. В одном из журналов я встретил поразившие меня фотографии. Они рассказывали, как молодые львы охотятся на антилоп.
Молодые лев и львица подкрались к стаду животных и набросились на одного из них. Львица вцепилась жертве в морду, а лев подскочил сзади и пытается свалить антилопу на землю. Невдалеке растерянно топчется еще несколько таких же антилоп. Это очень похожие на наших коров крупные животные с острыми рогами и сильными копытами. Если бы они решились защищаться, то, без сомнения, расправились бы с хищниками. Но… львы возились с антилопой очень долго. Они нападали на нее с боков, хватали зубами за круп, рвали когтями шкуру, а она стояла и ждала, когда же ее в конце концов загрызут. Наконец хищники сумели повалить антилопу и устроили трапезу. Автор объясняет такое поведение антилопы тем, что она находилась в шоке. Я подивился его выводу. Допустим, животное было парализовано страхом на пять-десять секунд, но потом-то антилопа должна прийти в себя. А то ведь не шелохнулась до самого конца.
