Клев длится с полчаса, иногда чуть дольше. Потом прекращается почти на целые сутки. Никому еще не удавалось поймать «черныша» днем.
В сотне шагов от Омута плес Скалистый. В нем много водорослей. Здесь Хитрый прижимается к скалам. На их вершинах вздымаются буйные шапки кедрового стланика. И ручей как бы окрашен в зеленый цвет, а хариусы стали настоящими «изумрудниками».
Верхний и плесом назвать трудно. Просто россыпь выбеленных солнцем и непогодой камней, а между ними струится вода. В глубоких местах лежит лед. Но хариусов здесь, пожалуй, больше, чем в остальных плесах. Рыбки небольшие, светлые и очень проворные. Они могут переправляться из одной колдобины в другую прямо по камням. Клюют эти живчики быстро и так же проворно срываются обратно в воду. С пяти- шести поклевок только одна рыбка оказывается в ведре.
Солнце в июне встает рано. Два часа, а уже светло. Просыпаюсь, выпиваю чашку чая — и к Хитрому. Сегодня я ловлю «золотников» из Песчаного плеса. Эти хариусы не питают особого доверия к мушке, и ловлю их поплавковой удочкой. Целый день они копаются в песке, извлекая личинки. Наживляю на крючок пойманного здесь же ручейника и опускаю приманку на самое дно. Минут десять поплавок спокойно лежит на воде, потом исчезает. Происходит это в тот момент, когда меня отвлекает то ли прошумевший над головой табун уток, то ли раскричавшийся кулик.
Торопливо подсекаю, но хитрый «золотник» успел стянуть ручейника, и из воды вылетает пустой крючок.
Ругая не ко времени подвернувшихся птиц, забрасываю удочку с новой наживкой, и вскоре один «золотник» бьется уя^е на берегу.
Выудив семь «золотников», тороплюсь к Омуту. Я решил перевоспитать «чернышей». Ведь «золотники», «изумрудники» и «беляши» клюют в любое время. Вчера я выпустил в Омут двенадцать рыбин со Скалистого плеса и ровно двадцать с Верхнего. А вот сейчас отправляю в гости к «чернышам» и «золотников» с Песчаного плеса.
Интересно, как встретят «черныши» своих собратьев? Сначала, конечно, будут сторониться, а потом привыкнут. Может, «черныши» просто не знают, что можно неплохо поохотиться и днем? Четыре дня им на знакомство, а в воскресенье устрою экзамен.
…В субботу до полуночи разгружали удобрения, я здорово устал и проспал утреннюю зорьку. Омут встретил меня тишиной. Вся вода усеяна комарами, но нигде ни единого всплеска. У берега покачивается снулый хариус. Узнаю «изумрудника». Интересно, почему он погиб? Может, я неосторожно придавил его, когда снимал с крючка? Но, может быть, причина кроется в чем-то другом? Вдруг и остальные переселенцы погибли? День-два поплавали и погибли, а вороны с утками подобрали лакомую добычу.
Назавтра поднимаюсь затемно. С вечера пала густая роса, холодно так, что даже комары попрятались. Омут маслянисто блестит среди деревьев. Кажется, из него скорее выудишь водяного, чем хариуса.
Тишину утра будит негромкий всплеск, и я чувствую, что подцепил тяжелую рыбину. Вот это да! С полкилограмма, если не больше. Бросаю хариуса в мокрую от росы траву и снова веду мушку к воде.
Рыбы клюют одна за другой. Ах как хочется продлить «охоту» хоть на пару часов, но, отгуляв положенные минуты, хариусы ушли на дно и затаились. Понимая, что дальнейшая рыбалка бессмысленна, спускаюсь с лиственницы и сматываю удочку. Небо очистилось от туч, посветлело так, что могу рассмотреть пойманных хариусов. Некоторые успели уснуть, другие слабо шевелят жабрами. Как я и ожидал, клевали одни «черныши». Штук пять — настоящие великаны, остальные поменьше, с широкими темными спинами, с боками, словно обмазанными сажей, и с такими же черными хвостами.
А это что? «Золотник»! Рядом с ним «изумрудник». Но с чего они так почернели? Вот это воспитатели! Вместо того чтобы как-то повлиять на «чернышей», они сами поменяли цвета и переняли повадки хозяев Омута…
Складываю и тех и других в сумку и, поеживаясь от холода, тороплюсь в Лиственничное…
Последняя встреча
Сегодня мой последний день в Лиственничном. Завтра отбываю в совхоз, а оттуда — в отпуск. Шурига ругался, уверяя, что можно потерпеть еще месяц, но я решил ехать. Уже три года не был в родных местах, а тут еще приболела мама.
Собрал вещи, привел в порядок избушку и, захватив удочку, ушел к Хитрому ручью.
Лето вступало в свои права. Птицы перестали петь и занялись выращиванием птенцов. Вчера косари поймали глухаря. Он так вылинял, что не мог взлететь, и бегал по тайге, как страус.
На плес прилетела стайка самочек куликов-плавунчиков.
Значит, они уже отложили яйца и отправились гулять до будущей весны. Высиживать и воспитывать птенцов будут папаши.
У тропы теснятся розовые султанчики иван-чая, между камнями горят звездочки одуванчиков, то здесь, то там гудят басовитые шмели. Вот-вот начнется сенокос.
…На тонкой лиственнице у Скалистого плеса сидит куропач. Его подружка притаилась в гнезде, а он тщательно ее охраняет. Заметив меня, он тревожно кричит: «Блек-блек-блек!» Хоть время птичьих свадеб прошло, куропач все еще не сменил брачный наряд. Белый фрак, ярко-коричневая манишка, веер черных перьев в хвосте — жених, да и только.
Я отгибал ветки, чтобы они не мешали забрасывать удочку, разматывал леску, а он сидел и переживал — не трону ли я его подружку?
Солнце высвечивало плес до самого дна. Со скалы отлично видны длинные водоросли, стайки плавающих между ними хариусов, россыпь светлых камней.
Мое внимание привлек шум, доносившийся с Верхнего плеса. Кажется, кто-то бродил по воде. Но кто? Из наших сюда никто не собирался, заезжих рыболовов тоже не было. Может, лось или олень? Когда гнус особенно допекает, звери забираются в воду по самую шею и стоят часами.
Все стихло. Некоторое время звенели только комары, и вдруг раздался сильный всплеск. Впечатление такое, будто кто-то уронил в воду тяжелую каменную глыбу.
Стараясь ступать осторожнее, крадусь к Верхнему плесу. Ветер тянет вдоль распадка, как раз мне навстречу. Если у плеса и правда балует зверь, то ему меня не учуять.
Над головой прошумела кедровка. Сейчас эта сплетница поднимет крик на всю тайгу и выдаст меня с головой. Но птица даже не задержалась. Она торопилась к плесу, — наверное, там и в самом деле творилось что-то интересное.
Наконец переплетенная ветками шиповника и красной смородины лощина осталась позади. Огибаю гривку буйного стланика и оказываюсь в полусотне шагов от плеса.
Там хозяйничает медведь. Мокрая шерсть слиплась, и он блестит на солнце, как начищенный самовар. Покопавшись между камнями, медведь взобрался на огромный валун и притих. Как раз с этого валуна я в прошлый раз удил хариусов. Может, и медведь пришел сюда за тем же. Но без удочки там ничего не добыть. У камня глубоко, а хариус-молния — не застрявшая на перекате кета.
Сгорбившись, медведь внимательно смотрит на воду. На ближнем дереве пристроились две кедровки.
А медведь вдруг бултыхается в ручей, погрузившись в него чуть ли не с головой. Но там он не засиделся, торопливо выскочил на берег и принялся хлопать лапами по камням. Кажется, он что-то ловит? Ara, поймал, забрал в рот, жует. Хариус!
Оказывается, комары здесь ни при чем. Медведь рыбачил. Надо же сообразить! Дождался, когда стайка подплыла к валуну, и плюхнулся на нее сверху. Рыбы, конечно, бросились кто куда. Некоторые с перепугу выскочили на камни. А здесь уж поймать их даже Потапычу не трудно. Он добыл всего две рыбки. Но медведь не расстроился, отряхнулся и снова полез на валун…
Он прыгал в воду еще раз пять или шесть. Но вот хариусы перестали подплывать к валуну. Видимо, они наконец поняли, откуда им грозит опасность.
Медведь спустился вниз, еще раз обнюхал камни и двинулся вдоль распадка. Я был значительно выше
