что камушки — песчинки на дне озера могу пересчитать.
Наживляю гольяна на крючок и опускаю в лунку. Рыбка плавает, следом ходит леска. Смотрю под лед. Вот-вот появится щука. Но вместо нее возле гольяна выныривает стайка хариусов, которые с интересом изучают рыбу с красным животом.
Торопливо налаживаю вторую удочку, и вот рядом с гольяном задергалась мормышка. Хариусы дружно бросились к ней, и вскоре самый проворный из стайки переселился в банку. За ним последовал и другой. Хариусы небольшие. Их с успехом можно использовать как живцов. Более того, для щук эта добыча привычней. Любопытно, что попавшегося на крючок хариуса стайка провожает до самой поверхности. Поднимутся и застывают на время, словно раздумывают, куда же это он подевался? Когда вытаскивал третьего хариуса, сопровождающая его стайка неожиданно исчезла. Наклоняюсь, чтобы заглянуть в глубину, и вижу зависшую подо льдом щуку. Она во все глаза уставилась на живца, но трогать его почему- то не решается. Слегка подтягиваю леску. Жадная щука бросается на живца и через мгновение оказывается на льду.
Вторую щуку я ждал недолго. Только живец прошел мимо нижней кромки льда, как сразу же на него кинулась двухкилограммовая щука.
Нет, такое случается раз в сто лет. Восемь живцов — восемь щук. И каждая больше килограмма. Толстоспинпые, остроносые, они лежат возле лунки и лениво шлепают хвостами. Вот уж Роска обрадуется. Это тебе не похлебка из муки.
У двух уснувших щук я отрезаю хвосты и выкладываю их возле палатки. Это для кукш. Пора уходить.
Слово
Была в детстве у меня знакомая девочка Клава. Жила она в трех километрах от деревни. Родители Клавы были путевыми обходчиками.
С виду она ничем не отличалась от других. Худая, курносая, долговязая. Таких девочек в нашей школе было сколько угодно. И вот эта Клава знала СЛОВО! Она могла спокойно пересечь дорогу идущему впереди стада бодучему быку Чемберлену, достать закатившийся к самой будке Рябчика мяч, пересчитать все гвозди в Орликовых подковах. Подойдет к стоящему у коновязи жеребцу, возьмет его ногу в ладошки и спокойно так:
— Орлик, ногу! Ну, выше, выше!
Тот ногу и поднимает. Она в каждый гвоздь пальцем:
— Один, два, три… — словно важное дело делает. А жеребец, которого и цыгане боялись, стоит как вкопанный…
Однажды возвращаются родители Клавы с работы и видят, их дочь играет с огромной собакой. Прицепила ей выкроенный из обрывков старого платья бант.
Мать ничего не поняла. Ну играет дочь с собакой и ладно.
Отец же побледнел — и ни с места. Распознал, что это волк. А тот, как только взрослых увидел, так и умчался с бантом. С тех пор и разнесся слух, что неспроста зверь девочку не тронул. Слово, мол, знает.
С таким даром — людей мне больше не встречалось. Но вот сегодня…
Проснулся в два часа ночи. Подложил дров. Подумал о Роске. На правом боку у нее какая-то шишка. То ли нарыв, то ли отек. Она непрерывно лижет его. Говорят, слюна у зверей целебная, но что-то она не помогает. К тому же кончился тетрациклин. Осталась полная коробка всяких лекарств, но какое из них помогло бы Роске — не знаю. Она совсем заскучала и почти не обращает на меня внимания. Правда, от щук не отказывается. Съест рыбину, попьет воды и дремлет.
Эх, если бы сейчас было лето! Я бы ее выпустил — и пусть ищет целительную траву.
Над тайгой, словно запутавшаяся в паутине муха, заныл самолет. Через полчаса он приземлится в Магадане. Там совсем другой мир. Море света, люди толпятся у регистрационных стоек, покупают газеты, бутерброды, кофе. Смотрят телевизор. Хотя какой среди ночи телевизор? Скорее бы уже появлялся Шурига. А то совсем скисну. Вчера бегал к Родниковому. Наледь отступать и не собирается. На противоположном берегу хорошо видны свежие следы. Кто-то приезжал на разведку и укатил в совхоз…
Самолет стих, и возник новый звук. Вездеход! Это возвращаются с Буюнды охотники. Сую босые ноги в валенки и бегу встречать гостей…
Первым из вездехода выбрался Сергей. На нем белая куртка и обшитая куском простыни шапка. Ему лет тридцать, но он уже опытный таежник. Три сезона ходил с промысловиками на соболя и в лесу чувствует себя как дома. В прошлый раз он учил меня ловить бутылкой куропаток.
Сергей сразу же спрашивает, найдется ли у меня ведро бензина. Услышав утвердительный ответ, он кричит в кабину:
— Глуши! Здесь ночуем. Я же говорил, будем с горючим.
Я кручусь у вездехода и вообще веду себя как самый последний подхалим. То придержу дверцу, то приму ящик с продуктами, то с заискивающей улыбкой тороплю приехавших в избушку. Таким гостеприимным меня сделала тайга.
Вскоре из вездехода выбрались Демьяныч и Степаныч. Это их так кличет Сергей. Демьяныч старше всех. Он уже два года на пенсии. Голова у него совсем седая, а усы черные. Я даже присматривался, не крашеные ли. Он — за повара. Степаныч — водитель вездехода и главный охотник.
Когда-то мне нравилась пословица: «Мясо недожарь, рыбу пережарь». Поскитавшись по тайге, я заменил ее более удобной: «Горячее сырым не бывает». А сейчас сижу и ем совершенно сырую рыбу. Мои гости не смогли добыть лося, зато неплохо порыбачили. Отыскали яму, куда опустились зимовать хариусы.
Демьяныч попросил у меня уксусу, красного перцу, перемешал все это с какими-то корешками и крепко посолил. Затем он достал из рюкзака несколько хариусов, настрогал холмик тонких пластинок и пригласил нас к столу.
Я выбрал самый маленький ломтик, окунул в экзотический соус и не без опаски отправил в рот. Это необычное лакомство нельзя сравнить ни с чем. Прохладное, нежное, вкусное. К тому же из речных рыб один хариус пахнет свежим огурцом…
После ужина все вместе отправились смотреть на Роску. Она заметалась в своей загородке, раз за разом ударяясь головой о низ кровати.
Я заговорил с ней. Роска остановилась и принялась тихо рычать. Отражая луч фонарика, ее глаза мерцали в темноте как два огонька. Степаныч с Сергеем присели у печки и уставились на диковинного зверя. Демьяныч приблизился к самой сетке, попробовал ее прочность ногой и спросил:
— Слушай, а это не медвежонок?
Роска метнулась к валенку и царапнула зубами по сетке.
— Ты чего? — наклонился к ней Демьяныч. — Я тебя тронул, да? Как же тебе не стыдно? Разве так гостей встречают?
В голосе этого черноусого деда прозвучало такое неподдельное огорчение, словно его и в самом деле крепко обидели.
— Да разве мы тебе враги? Посмотри, руки у нас пустые и ничего мы тебе не сделаем. А ты заболела, да? Что у тебя болят? Дурак теплую шапку иметь пожелал. Вот мы ему! Да разве можно из-за какого-то треуха такую умную зверину жизни лишать? Ведь поняла же ты, к кому за помощью идти? И правильно сделала. Ты хорошая — хорошая, и мы тебя знаешь как любим. Ну ложись, ложись. Тебе же трудно стоять.
Он разговаривал с Роской, будто она могла понять каждое его слово. Голос Демьяныча то стихал почти до шепота, то звучал громко. И, странное дело, Роска вдруг заскулила и легла.
— Вот и ладно, вот и хорошо! — не прекращая увещевать зверя, Демьяныч отодвинул в сторону лиственничные чурки и чуть приподнял сетку. — Сейчас мы тебя осмотрим. Лежи, лежи! Ты же самая сладкая, самая красивая, самая умная. И шерстка гладкая, и ушки круглые. — Рука Демьяныча коснулась загривка росомахи и заскользила по спине. — Ой, до чего же ты худющая! Он тебя не кормит, да? Как же
