— Что бы трудиться…
— Что бы заглянуть на закате в глаза мопса, возлежащего в лепестках роз, — ответил последний мудрец.
— Ну, сын мой, — обратился к наследнику император, когда гости удалились. — Какой ответ ты бы выбрал?
— Конечно же, последний, — улыбнулся юноша.
Император удивлённо поднял брови.
— Согласитесь, отец, на дурацкий вопрос и ответ должен быть дан дурацкий.
— Что ж, соглашусь. Возьмёшь его в свои советники?
— Прости, отец, но, боюсь, что он не столько мудр, сколько находчив, — опять улыбнулся сын.
— Разумеется! Но, как я теперь вижу, в наставниках ты не нуждаешься, а остроумный советник всегда пригодится.
И подумав, добавил, — Опять же, мопсов любит. Наверняка, хороший человек…
Много-много лет назад Человек приручил множество зверей. Лошадей, коров, овец, свиней, даже кусачую птицу Гуся, но не собак. Собаки жили в лесах, щёлкали зубами и никак не подходили на роль домашнего животного. Ни молока у них, ни мяса, ни шерсти.
— Ты почему до сих пор собак не приручишь? — спросил как-то Создатель Человека.
— Да как-то руки всё не доходят, — заюлил тот. — Посевная на носу, стрижка овец, отёл, рассада, озимые, сами понимаете.
— Они, между прочим, — насупился Господь, — не просто так созданы, а тебе в помощь.
Человек живо представил себе зубастых помощников, вцепляющихся ему в ногу, и содрогнулся.
— Обещаю, как только закончу…
— Завтра же пойдёшь, — оборвал его Создатель.
Делать нечего, пришлось Человеку отправляться приручать…
Нашёл он логово Овчарок, выкопал рядом с ним глубокую яму, накрыл сверху ветвями и принялся дразнить собак. Овчарки бросились за ним и угодили в западню.
— Хотите умереть здесь с голоду, или будете мне служить? — спросил Человек.
— А что надо делать?
— Будете сторожить дом и моё стадо.
— Согласны, — уныло покивали Овчарки.
Затем отыскал Человек Лаек. Поджарил кролика и насыпал в мясо сонного порошка. Съели собаки кролика и уснули, а когда проснулись, то увидели перед собой Человека.
— Хотите умереть или будете мне служить? — спросил Человек.
— А что надо делать?
— Будете зимой возить мои сани.
— Согласны, — уныло покивали Лайки.
Терьеров Человек изловил сетью, Бульдогов уговорил, Сенбернаров напоил, Колли поймал на клей… Всех заставил себе служить. Идёт домой довольный, посвистывает. Вдруг, видит, лежит себе на солнышке семейство Мопсов, самозабвенно предаётся послеобеденному сну. Пригляделся к ним Человек — складки, розовые пузы, поросячьи хвостики, полные неги огромные глаза и рассмеялся.
— Эй вы, хотите мне служить?
— Служить? — встрепенулись Мопсы. — Конечно, хотим. Но, правда, будет несколько условий.
— О? — удивился Человек. — И каких?
— Сейчас, сейчас, — засуетились Мопсы. — У Вас будет на чём записать?…
Я почти никогда не помню своих снов. Просыпаешься, и остаётся в памяти несколько кадров или крохотный сюжет, который забывается уже по пути в ванну. Зато, если сон запомнился, то уж навсегда. Со всеми страхами, красками и запахами.
Этот начался с дороги, точнее, с путешествия. Кстати, если я во сне куда-то еду, то меня обязательно везут или в армию, или в тюрьму. Тут же помню только то, что наш теплоход прибывает в порт. Начинается суета с вещами, бегают матросы, горячий запах порта, раскачивающиеся трапы и крики грузчиков. Как это и бывает во снах, я с пассажирами попадаю не на морской вокзал, а в доки, где стоят подводные лодки. И, вдруг вижу свою лодку. Свою, в том смысле, что я на ней, то ли просто плавал, то ли воевал, сейчас уже не помню. Огромное, двухпалубное чёрное чудовище. Теперь там открыто нечто вроде музея и я кричу моряку, который должен нас вывести из порта, что просто не могу не побывать там. Мало того, зову всю толпу пассажиров с собой. Уверяю, что они себе никогда не простят, если немедленно не попадут туда. Разумеется, смотритель музея-субмарины, старикан в белом кителе и фуражке, несказанно рад новым посетителям и начинает нести обычную чушь насчёт водоизмещения, глубины погружения и веса лодки. Однако я прошу его помолчать и сам веду людей по отсекам, показывая приборы, объясняя назначение всевозможных кнопок и рукояток. Мало того, время от времени я прижимаюсь щекой к переборкам, похлопываю по вентилям и заливаюсь слезами, вспоминая, «как мы тогда», «а, в мерцающей бездне» и «этого удара заклёпки не выдержали». Тут старик-смотритель вспоминает, точнее, говорит, что слышал обо мне и он «несказанно горд», «вот ведь удача» и «как хорошо». Зрители начинают плакать, глядя на встречу двух старых друзей — меня и подлодки. Я спрашиваю у деда «нельзя ли, мол, сейчас выйти в море и пройтись кружок по бухте?». Само собой, что нельзя, но рядышком есть небольшая подлодка с запасом топлива и, «для такого человека, как я — сегодня можно всё». Во сне — всегда так. Если уж Морфей сегодня на твоей стороне, то — любые желания! А, уж если нет, то, извини. Бутылка не откроется, поезд не придёт, от погони не уйдёшь. Короче, мы набиваемся в эту лодочку, запускаем двигатель и, разумеется, «руки помнят», идём-погружаемся-всплываем. В иллюминаторах рыбы, водоросли, медузы. Мечта!
Закончилось всё, как то неплохо. Мы не утонули, не налетели на мель и не задохнулись. На память старик сфотографировал меня поляроидом. Бесконечный док, я в джинсах и красной майке, слева — огромная, чёрная, масляно блестящая субмарина, справа — крохотная серая подлодочка, вся в каплях воды. И на борту белыми буквами название «ПОМЕРАНЕЦ». Помню, всё хотел спросить, откуда такое название и не спросил…
Когда конкистадоры впервые увидели маленькие жёлтые томаты, восхищению их не было предела. Огромные, загорелые дядьки в доспехах перекатывали в ладонях невиданные плоды и возводили глаза к небу, попробовав на вкус. Немедленно родилось и название — помми доро — золотое яблоко. Удивлённые ацтеки, всю жизнь добавляющие томаты в яичницу или использующие их, как немудреную закуску под текилу, удивлённо пожимали плечами.
Приблизительно так же отнеслись альпийские пастухи к внезапно разразившемуся буму на крошечных горных папийонов. Папийоны, в переводе с французского «бабочки», с начала времён населяли зелёные склоны Альп, а название своё получили из-за странной любви к огню. Стоило пастухам развести на ночь костёр, как нему немедленно сбегались смешные лохматые пёсики и рассаживались вокруг, зачарованно глядя в огонь. Своего рода ночные мотыльки. Разумеется, никому из пастухов никогда не приходила в голову мысль принести домой, на равнину одного из папийонов. Какой от них мог быть прок? Ни дом сторожить, ни на охоту пойти…
Так бы и жили себе крошки-папийоны на цветущих альпийских лугах, если бы не немецкий парфюмер Карл Краузе. Сей славный муж случайно наткнулся на семейство папийонов, собирая на каникулах гербарий где-то в отрогах Альп.
— Чей цопачка? — для вида спросил он, воровато озираясь и складывая пушистых малышей в корзину. — Ничей цопачка. Тогда это мой цопачка. Карл отвезёт пиосик в город. В город, для богатый человек!
Пекинес — одна из неразгаданных тайн Древнего Китая. Первые упоминания о загадочных собаках, можно найти в древних рукописях, датируемых V веком до нашей эры. Согласно легенде, пекинесы были
