Семен поднялся с лежака и подошел к Ящику. Постоял перед ним, раскачиваясь на носках, и вдруг резко выбросил вперед руку и приставил к Жориному кадыку два растопыренных пальца. Словно на вилку хотел насадить его дебелую плоть.
— Я ничего из себя не делаю, но запомни, Жорик, таких, как ты, каплунов я всегда держал в шпорах. Если у тебя еще осталось хотя бы пять минут жизни, спроси у кого-нибудь на прощание — кто такой Сенька Торф? А когда узнаешь, не будешь раскрывать свое корыто. По?
Кутузов, скосив взгляд, рассматривал побелевшие виски Торфа, собравшиеся вокруг глаз глубокие морщины, и ему казалось, что от огромного черепа этого человека исходит какая-то шальная дурь. Чтобы не терять окончательно лицо. Ящик приподнялся на локтях и миролюбиво сказал:
— Ну ты даешь, рот-фронт. Обычный треп в обычной компании…
— Тсс! — цикнул Торф и тыкнул еще раз Жору пальцем в кадык. — Лежи, сынок, и не хрюкай. У меня нервы на последнем волоске держатся.
Жора отмахнулся на спину и ничего не ответил. Лишь вытянутые вдоль тела огромные ручищи сжались в кулаки.
Перед самым ужином Торфа куда-то увели контролеры, но минут через двадцать его вернули на место. В руках у него был целлофановый пакет. Вскоре оттуда показался мобильник, и Семен сразу же начал звонить.
У Генки появилась сладкая надежда поговорить с Люськой. Потом все повторилось сначала: из пакета Торф вытащил отборную снедь, и тут все обиды враз были забыты.
Ящик для приличия немного подулся, но вид копченой куриной ножки, которую передал ему Семен, окончательно сломил Жорика.
— Ты теперь видишь, сынок, какое у трудящихся ментов отношение к Торфу? — эти слова явно относились к Ящику.
Генка жевал курицу вприкуску с ломтиком зеленого огурца. Ему было неловко второй раз есть на халяву, но ел, вместе с курицей проглатывая свою гордость. И когда Торф протянул ему квадратик шоколада, он наотрез отказался: «У меня тоже аллергия, руки начинают чесаться». Отказался от шоколада и Жора. Им хотелось курить. Им хотелось курить и тем более нестерпимо, что на одеяле Семена опять возникла пирамидка из сигарет «Голливуд». Они терялись в догадках — зачем Торфу столько сигарет, которые он сам не потребляет?
При таком раскладе лезть к Торфу с просьбой «насчет позвонить» было бы последним позором. Но под вечер, когда тюрьма стала засыпать, Семен сам подошел к Генке и сказал:
— Кутуз, если нужно, звони…
— Премного благодарен, старик… Спасибо, Сеня…
— Да кончай ты свои телячьи нежности, — как от назойливой мухи, отмахнулся Торф от Генкиных излияний.
Генка с трепетом набирал домашний номер. Дважды промахнулся, не туда попал. А когда услышал голос Люськи, почувствовал, что еще секунда — и разревется. До хруста сжал челюсти и, сглотнув что-то неосязаемое, заговорил:
— Люсь, а Люсь, наверное, не поверишь, звоню отсюда… Да нет же, не из какого автомата, из тюрьмы. Как ты там? Я позавчера ночью звонил, тебя не было… не пойму я тебя. Юрка один, плачет, а я здесь клацаю зубами, — Кутузов говорил так шустро, словно кто-то держал палец на кнопке отбоя.
Потом он слушал Люську, потом опять говорил…
— Да подожди ты…Надо найти цыгана Ромку, кажется, живет в цыганском поселке в Каугури. Это мой главный свидетель, он видел, как меня полоскали в туалете. Все объясню при встрече… Принеси колбаски и вообще чего-нибудь пожевать.Я тут не один, у нас коммуна…Слышь, Люсь, узнай, вроде бы должен проклюнуться фонд помощи ликвидаторам…Юрика обними и скажи, что папка в ответственной командировке. Мол, снова поехал в Чернобыль как советник, без папки там не могут разрешить одну оюбщечеловеческую проблему.
— Мани-мани, говоришь, могут проклюнуться? — спросил Торф, когда Генка дал отбой.
— Да какие там мани, одно издевательство.
— Купи хорошего адвоката, — посоветовал Ящик. — Мне, между прочим, навязали за казенный счет полудохлую воблу. Она не защищать меня будет, а топить. Такие, как я, в этой супернезависимой Швейцарии нужны, как клопу ДДТ.
— А что ты, Жорж, будешь говорить в свое оправ-; дание? — поинтересовался Семен.
— Я же в несознанке. Пока что следователи услышали от меня всего два слова: «здравствуй» и «до свиданья».
— Если быть точным — три слова, — поправил его Генка.
— Как это? — не понял Ящик.
— А ты что — ее, ну ту женщину, перед тем как разделать, хорошенько трахнул? — как ни в чем не бывало спросил Торф.
А Ящик на то он и Ящик, тоже как ни в чем не бывало ответил:
— И в хвост и в гриву. Потому что в зобу у меня было, как минимум, две бутылки «Рояля». Несло на подвиги. Но когда потом увидел, кого я осчастливил, меня охватило такое… Я, наверное, полчаса блевал и не мог остановиться. Бр-р-р, мразь синемордая. — Ящик побагровел. — Я бы этих сволочей баб… я бы каждой из них промеж ног подвесил противотанковую гранату и…
— Не нервничай, Жорик, — Торф с интересом наблюдал за Ящиком. — У тебя явная сексопаталогия плюс климакс, и ты практически импотент…
Плечи Ящика вдруг содрогнулись, и он, закрыв лицо огромными ладонями, заревел. Он плакал навзрыд, всхлипывая и подвывая. Что-то наконец прорвалось из глубины.
Кутузов не мог дальше слушать. Ему вдруг от души стало жалко этого нескладного оболтуса. Он поднялся с нар, подошел к Ящику, положил руку ему на плечо. Сказал:
— Реви, Жорик, и не старайся с этим бороться. Один раз надо разгрузиться.
Торф тоже поднялся и сел.
— Ядовитый червь гложет ему сердце, — сказал Семен. — Кутуз, принеси ему водички… Все рассосется, братва, такие минуты мимо не проходят.
Генка потом долго размышлял над словами Торфа, искал в них смысл, заподозрив, однако, что Семен их явно сорвал с чьих-то чужих губ или вычитал в какой-нибудь книге. Слишком мудро сказано…
Не прошло и часа, как в 36-й камере устоялась тишина, изредка прерываемая сонными всхлипываниями Ящика.
Первым чашу испил Ящик. После того как он ознакомился со своим обвинительным заключением и переговорил с назначенным адвокатом, был назван день судебного заседания. Перед тем как ему отправиться в судд, Торф давал Жоре наставления:
— Обязательно возьми в суд бумагу и ручку, и всех, кто будет участвовать в процессе, внимательно слушай и лови на противоречиях. Особенно секи свидетелей и не хами, судьи этого не любят. Не пропускай ни одного слова…
Жора вроде бы и слушал, но вместе с тем на его одутловатом лице лежала печать отчужденности. Обвинительное заключение не оставляло надежд: побег из мест заключения, кражи, убийство женщины и глумление над ее трупом. Но и это еще не все: Ящику вменялись в вину поджог дома и еще одно убийство — свидетеля, которого он утопил в колодце.
Ящик сник, словно неполитый вовремя тюльпан. Он понял, что на него легла тень преисподней, и, потому советы Торфа отскакивали от него, как стенки горох. И только однажды, после тяжелого молчания, он сказал:
— Мою несознанку в расчет не берут. Когда я там был, в хлеву спал пьяный мужик, хахаль этой синемордой, которую я распотрошил. Оказывается, он все видел. И не только он. Придется, рот-фронт, каяться… Мне надо было, когда предлагали, написать явку с повинной. Возможно, учли бы…
Торф не стал его разубеждать, он только сказал «да» и то с таким вывертом, что ни Генка, ни забитый Жора так ничего и не поняли.
— Беги, мой друг, в свое уединение. Я вижу тебя искусанным ядовитыми мухами. Беги туда, где веет суровый свежий ветер!
